И телом, и душой - Екатерина Владимирова

Ей казалось, что ее раскроили, такой сильной и раздирающей была боль, пронзившая ее с ног до головы.

Когда прибыли врачи, она едва нашла в себе силы открыть им дверь и, рыдая, упасть прямо на них.

— Пожалуйста, — умоляла она, не сдерживая рыданий, — пожалуйста!.. Спасите, спасите его… Мой мальчик! Он не виноват!.. Пожалуйста, спасите его!..

Ее подхватили сначала на руки, а затем переложили на носилки.

— Нужно сообщить родственникам, — сказал ей словно издалека мужской голос. — Как связаться с ними?

— Спасите моего малыша… — словно не слыша его, шептала Лена в беспамятстве.

— Как связаться с вашим мужем? — повторил врач, потрогав ее за щеки. — Нужно сообщить ему…

Она, едва разлепив губы, прошептала им телефон и погрузилась в спасительную темноту с миллионом различным жужжащих звуков где-то вокруг себя. Но даже тогда она смогла разобрать слова врачей.

Их итог был неутешительным. Выкидыш. Срочно на операционный стол, иначе возможен летальный исход для матери.

Лена противилась одному лишь этому слову. Мотала головой в разные стороны, дергала руками, пытаясь сорваться с места, и сильно сжимала бедра, словно так смогла остановить кровотечение. Задержать своего малыша внутри своего тела. Плакала, рвалась, выкрикивала ругательства, перемешанные с мольбой.

Она до последнего не верила, что это конец. Еще утром, совсем недавно, все было так безоблачно!..

Она умоляла врачей совершить чудо и, даже когда ее положили на стол и сделали общий наркоз, она продолжала шептать и молить о помощи и спасении своего мальчика.

Но спасти ребенка не удалось.

Она очнулась совершенно одна в пустой палате и, еще не осознавая, где находится, первое, что сделала, это потрогала свой живот, желая успокоить малыша и сказать ему, что все хорошо.

Ее живот был плоским. Как и раньше, четыре месяца назад.

Она потрогала его еще раз, и еще. Откинула одеяло, приподнялась и осмотрела его, расширившимися от ужаса глазами, глядя на это изменение. И лишь через минуту осознав, что это изменение означает, она дико закричала, забилась в истерике, разрыдалась, свернувшись калачиком и отвернувшись к стене.

Для нее все было кончено…

У Максима было совещание. То самое, важное, из-за которого он предложил перенести их разговор на вечер, но, едва ему сообщили о том, что его жена в больнице, он бросил все дела приехал к ней.

Когда узнал последние новости, думал, что сердце разорвется от боли и отчаяния прямо там, в коридоре.

Он никого не подпускал к себе почти час, метаясь из угла в угол, заламывая руки, запуская дрожащие пальцы в волосы, чертыхаясь и ругаясь в голос, не сдерживаясь, посылая проклятия всему миру. А потом, оставаясь все таким же непреклонным, с показным равнодушием поинтересовался, как это произошло.

Он спрашивал, но, видимо, не требовал ответа, потому что почти не услышал его.

Как такое могло произойти, он не понимал. Еще сегодня ночью он гладил Ленин округлившийся живот. А сейчас ему говорят, что малыша, его ребенка, больше нет. Выкидыш. Какое страшное слово!

— … очевидно, нужно было раньше вызвать «скорую», — донесся, как издалека голос врача. — Возможно, ребенка еще можно было спасти. Когда мы прибыли на место, о жизни ребенка речи уже не шло, — боль пронзила его насквозь, проникая в самую сердцевину его существа. — Нужно было спасать жизнь матери, — Максим пошатнулся, едва не упав. — Мне очень жаль…

Нужно было раньше вызвать «скорую»… О жизни ребенка речи уже не шло… Нужно было спасать жизнь матери…

В голове зазвенело, отдаваясь болью в ушах, забилось в груди сердце. Мир наклонился вбок…

Едва разлепив сухие губы, он прошептал:

— Как… моя жена?

— Вы можете навестить ее, — сказал врач. — Она в палате. И уже очнулась от наркоза.

Он кивнул, невидящим взглядом всматриваясь в пустоту, мелькавшую перед глазами.

Он решился направиться к ней лишь спустя полчаса после беседы с врачом. Боль разъедала кислотой.

Осторожно раскрыл дверь палаты, в которой находилась девушка, и заглянул внутрь.

— Лена?… — окликнул он ее, но девушка не шевельнулась.

Он сделал несколько шагов вперед и застыл, глядя на бледное лицо с безжизненными глазами на нем.

— Лена…

Он внезапно почувствовал тошноту в груди и, глубоко вздохнув, подошел к койке, на которой лежала девушка, пустым взглядом рассматривая потолок.

— С тобой… все порядке, — проговорил он тихо, ощутив внезапный комок боли в горле и груди. — Врач говорит, что через пару дней тебя можно будет выписывать и переводить на домашнее лечение.

Лена молчала. Лишь тяжело дышала, стискивая губы и силясь не расплакаться. Но он видел на щеках застывшие следы уже выплаканных слез.

— Скажи что-нибудь, — попросил он ее слабым голосом.

Она повиновалась. Тихо, изломанным голосом с раскаянием, отчаянием тоской внутри.

— Сын, — прошептала Лена, не глядя на него. — Это я хотела тебе сказать тогда, — быстрый измученный взгляд на Максима, низко наклонившегося над койкой. — У нас должен был родиться сын.

Максим сжал руки в кулаки, стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки. Опустил голову вниз, затрясся его подбородок, он зажмурился, сдерживая себя, чтобы не сорваться.

Когда он поднял на нее горящие ураганом чувств и эмоций глаза, Лена испуганно сглотнула.

— Почему ты сразу не позвонила мне? — спросил он хрипло. — Почему сразу не позвонила?!

— У тебя было совещание, — проговорила она, стараясь не встречаться с ним глазами. — Ты сказал, что…

— Плевать на совещание! — воскликнул он яростно, а потом вдруг стих, взяв себя в руки. — Плевать на совещание, когда случилось… это! Ты понимаешь, что могла спасти… его?! — он стиснул зубы, нахмурился. — Я бы приехал и отвез тебя в больницу. Почему ты ждала так долго, черт побери!? Почему не позвонила, если не мне, то в больницу, сразу?! Почему, черт побери!?

Болезненно зажмурившись, Лена отвернулась от мужа и заплакала.

— Прости меня…

— Ты могла его спасти, ты понимаешь!? — хриплым, ломаным голосом выдохнул Максим. — Ты могла…

— Прости, — пробормотала девушка, глотая слезы. — Прости…

Мужчина отвернулся, посмотрел в сторону, стиснул зубы еще сильнее, потом наклонился к ней, сильно зажмурившись. С минуту стоял над ней, не произнося ни слова и не раскрывая глаз, а затем поцеловал ее в лоб и отшатнулся от девушки, словно обжегшись.

— Я приду вечером, — сказал он тихо, больше на нее не взглянув. — Отдыхай.