Лихое время - Олег Петров

Проводив сожителя на поезд, розовощекая от мороза Шурочка вернулась веселой и игривой, быстро накормила и уложила спать падчерицу, а сама села у зеркала, медленно расчесывая длинные пышные волосы.

Ей мечталось о привлекательном и молодом кавалере, который кружил бы ее, подхватив на руки, дарил золотые с камушком сережки, страстно ласкал-миловал… В пылком воображении облик такого кавалера приобретал реальные черты.

В темное окно постучали, к стеклу приблизилось широкоскулое лицо младшего из постояльцев – неулыбчивого и страсть как жадного до еды Бориски. Он мотнул головой, мол, давай, отпирай.

Шурочка, набросив меховую душегрейку, ленивой кошкой проплыла в сени. Откинула на входной двери кованый крюк. В проеме возник Бориска, зарыскал глазами по темным сеням.

– Дома кто есть?

– Ага, мы с Маняткой да домовой! – Шурочку смешила эта вечная осторожность постояльцев.

Бориска обернулся в темень улицы и, вложив два пальца в рот, негромко свистнул.

– Входи ты, ли чо ли! – рассердилась Шурочка, зябко кутаясь в душегрейку. – Не лето на дворе! Ишь, мороза напустил!

Из темноты неслышно возник Ленков.

– Ой, Константин Степанович, напугали! – тут же сменила тон хозяйка, залилась колокольчиком. – Припозднились нынче, милости прошу!

– Уехал супруженик? – спросил Костя, проходя в дом.

– Проводила…

– Хорошо, – отрывисто бросил Ленков и ткнул полушубок на крюк вешалки. Завернувшийся наизнанку полушубок обнажил прямоугольный мешочек кармана, в котором явственно обрисовывался оттягивающий его револьвер.

Проследив за взглядом молодицы, Ленков пояснил:

– От лихого люда так сподручнее.

Шурочка понимающе закивала головой. На мгновение пришла странная мысль: почему-то у квартирантов постоянно служба ночью, да и днем, отоспавшись, исчезают неизвестно куда, а еще приводят порой таких подозрительных знакомых, что даже неприятно от их угрюмых и тяжелых взглядов. Липкие взгляды, страшные.

– Ты бы нам, хозяюшка, поужинать накрыла, – мягко попросил Костя.

Шурочка тотчас бросилась собирать на стол, – в печи томился чугунок наваристого борща и тушеное мясо с картошкой. Для таинственного и привлекательного постояльца Ситникова не жалела всех своих кулинарных талантов.

– Присаживайся с нами, – пригласил Костя, откупоривая заиндевевшую с мороза бутылку китайской водки.

– Что вы, я же не употребляю, – зарделась Шурочка.

– Но-о… – покровительственно протянул под Борискино гыгыканье Костя. – Как без хозяйки-то?

– Разве что капельку, за компанию…

– А лучше за близкое знакомство, – нагнулся к ней Костя, нагло улыбаясь. Куда и делась недавняя оторопь от знакомства с молодой хозяйкой!

Шурочка потупила глаза, взяла рюмочку за ножку двумя пальчиками, поднеся к губам, сморщилась, но храбро, закрыв глаза, выпила. И закашлялась!

– Ничо, перва колом, зато втора – соколом! – Костя легонько похлопал ее по спине, больше гладя.

Бориска, видя Костину заботу, скривился в ухмылке, но Ленков так зыркнул на него глазами, что Багров уткнулся в миску и заработал ложкой, как заведенный. Умел три объемных черпака борща, заел его миской тушеного мяса, не забывая поднимать с Костей стопки, потом выцедил большую фаянсовую кружку чая вприкуску. Отрыгивая, вылез из-за стола, пьяно буркнув, что пошел спать.

А Костя себе и Шурочке еще по рюмочке наливает…

Долго они засиделись. Бориска думал, что уснет сразу, но сон не шел. Любопытство одолевало, прислушивался. А Костя чего-то там буркотил хозяйке, она отвечала почти беззвучным смешком, потом покатилась по полу миска, а Шурочка злым шепотом заявила:

– Фу, от тебя воняет, ты сначала в баню сходи, а потом ко мне лезь!

Бориска услышал, как, вбивая в половицы ноги, Костя кинулся в сени. Его долго не было, дважды через дверную занавесь в комнату, крадучи, заглядывала хозяйка, удостоверяясь, спит ли он, Бориска. Он уже падал в черную яму, когда бухнула дверь, и послышался голос Кости:

– Как наказывала, любушка… Чево ж ты мне «С легким паром!» не говоришь?!

Шурочка тихонько прыснула, чтобы тут же задохнуться в объятьях молодого и привлекательного кавалера, сгорающего от страсти… Но больше Бориска ничего не услыхал – сон свое взял.

Он не проснулся и тогда, когда обезумевшая от мужской силы Шурочка взвыла по-звериному, вцепившись своими коготками в мускулистые плечи Кости…

В дальнейшем они Бориски особо не стеснялись. Он сам уходил ночевать в теплую баню, где, шаря у себя в штанах, цепенел, представляя белое роскошное тело молодой хозяйки, которое сейчас тискает и мнет Костя.

Утром жадно выискивал на лице, шее, оголенных до локтей руках Шурочки следы очередной бурной ночи, но, кроме накусанных ярких губ молодицы, ничего не мог узреть. Глядя на его томления, Ленков смеялся и перемигивался с Шурочкой.

Поздним вечером четвертого января, когда Бориска отчаевничал и, захватив подушку, отправился на ночевку в баньку, появился озабоченный Харбинец. Столкнулись на крыльце.

– Где Костя? – не здороваясь, спросил Харбинец у Бориски.

– Вона, в избе, милуется! – зло ответил Багров, перехватывая подушку.

– Па-а-нятно! – ухмыльнулся Харбинец. – Однако придется потревожить твово атамана! А то останется без войска!

– Ты чо это, чо? – обеспокоился Бориска.

– Чо-чо, хрен тебе через плечо! – огрызнулся Харбинец и шагнул в сени. Бориска поспешил следом, кинув подушку на кадку с квашеной капустой.

– Здорово, Костя, – буркнул с порога незваный гость. – Разговор есть.

– Присаживайтесь к столу, не знаю, как вас звать-величать! – пропела, скрывая смущение, Шурочка. – Чаю с пирогами отведайте…

– Ты, это, пойди ребенка попроведуй, – поспешил отослать хозяйку в дальнюю комнату Ленков, видя, что Харбинец посмотрел на нее изподлобья, к столу не шагнув.

Шурочка оскорбленно удалилась, нарочито покачивая стройными бедрами.

– В избе не будем, – сказал Харбинец. – Пойдем, поговорим на улицу.

– Чо мерзнуть-то? – лениво протянул Ленков.

– Щас вспотеешь! – зло бросил Харбинец. – Пошли!

Ленков накинул полушубок, жестом приказал Бориске остаться. Вдвоем с Харбинцем они направились в баньку, там сели рядом на узкую лавочку у теплой печи.

– Ну, давай, выкладывай свои страсти, – насмешливо бросил Ленков, еще не отойдя от предвкушения того, что у них с Шурочкой следовало после вечернего застольного разговорчика.

– Ты, паря, не веселись, а задумайся. Тебе така фамилия – Калашников ничево не навевает?.. По Маньчжурии, к примеру?

– Калашников, Калашников… Ха! Как же! Калач! Тот еще прохиндей! Сколь крови, гад, выпил, мать его! – Ленков смачно выругался, нашарил в кармане коробку папирос, чиркнул спичкой, жадно затягиваясь. – А ты это к чему его вспомнил? Ну, чего надыбал?