Почти нормальная семья - Маттиас Эдвардссон

От этой мысли у меня голова идет кругом. Через четырнадцать лет Стелле будет тридцать три. Я невольно думаю о том, что она пропустит и сколько всего можно повидать в мире за четырнадцать лет! Когда мне самой было тридцать три, жизнь была в самом разгаре. Возможно, Стелле так и не удастся создать семью, стать матерью, сделать карьеру.

Четырнадцать лет – долгий срок. Четырнадцать лет тюрьмы – невероятно долгий срок. Целая вечность.

Взглянув на Стеллу, я поражаюсь тому, какой маленькой она сейчас кажется. Все та же двенадцатилетняя девочка с любопытными голубыми глазами, все та же сопливая первоклашка, которая просыпается от страшных снов и тихонько пробирается в постель к родителям, чтобы заснуть между мамой и папой. Вероятно, я всегда буду видеть ее такой. В моих глазах она останется ребенком. Моим ребенком.

Чувство вины проникает все глубже в душу. Что я натворила? Почему я не посадила Амину в машину и не отвезла ее в полицию, как она просила?

Не раз я думала, что таким способом компенсирую то, чего недодала своей семье. Но что, если в результате я пожертвовала собственной дочерью, чтобы спасти Амину? Не знаю, смогу ли я после этого жить.

Микаэль поправляет узел на галстуке, прежде чем начать свою заключительную речь. И затем, не оставив камня на камне, он быстро и профессионально разрушает доказательства прокурора.

– Единственное, что прокурору удалось установить, так это то, что моя клиентка находилась неподалеку от дома Кристофера Ольсена в тот вечер, когда на него было совершено нападение. С другой стороны, во время сегодняшнего заседания мы услышали, что и Амина Бежич находилась в этот момент на том же месте.

Глядя на председателя суда, он обращается к нему задушевным тоном, словно в зале, кроме них двоих, никого нет.

– И Амина Бежич, и Стелла Сандель находились в том месте, где был убит Кристофер Ольсен. У обеих к тому же могли быть мотивы убить его. Однако это ничего не доказывает. Никоим образом нельзя утверждать, что именно моя клиентка, вне всяких обоснованных сомнений, нанесла те удары ножом, которые привели к смерти Кристофера Ольсена.

На этом все. То, что будет происходить дальше, я уже не контролирую.

Йоран Лейон бросает быстрый взгляд на присяжных и обращается к публике, поясняя, что слушания окончены.

– Суд удаляется на совещание и затем огласит свое решение.

Я снова безвольно опускаюсь на стул. Кажется, я зависла над пропастью – дырой во времени и в пространстве.

Стеллу выводят через дверь, ведущую в подвал, вместе с Микаэлем – в обход толпы журналистов и фотографов, которые собрались в коридоре суда.

На местах для слушателей народ толкается и ворчит, пытаясь поскорее выбраться из зала. Тем временем я собираю вещи. Сумочку, плащ, шаль.

Адам просит меня поторопиться. Я не понимаю, куда он так спешит.

Когда я поднимаюсь, кажется, что вся кровь прилила к ногам. Своего тела я не чувствую – ни головы, ни рук. Потеряв равновесие, я снова плюхаюсь на стул.

Адам берет меня за руку и помогает встать. Осторожно выводит меня из зала. Ноги не слушаются, воздух кажется вязким. Мы идем прочь по коридору, мимо любопытных лиц и голосов.

– Мне надо выпить воды, – говорю я, указывая на автомат с напитками в углу.

Я роюсь в сумочке в поисках монеток. Рука дрожит, я все копаюсь и копаюсь. Вытаскиваю пачку жевательной резинки и зажимы для волос, которые кидаю прямо на пол. Рука движется машинально, перемешивая содержимое сумочки.

– Успокойся! – произносит Адам и берет меня под локоть.

Сумочка падает на пол, я стою перед мигающим автоматом, дрожа всем телом. Адам протягивает мне две блестящие монетки по десять крон и поднимает с пола сумочку.

– Дорогая, что сейчас произошло там, в зале?

Я понимаю, что скоро придется все объяснить Адаму. Вот только не знаю, получится ли у меня.

– Суд удалился на совещание, – отвечаю я, жадными глотками отпивая воду.

– Это надолго?

Я смотрю на него. Мое сердце – как большая пульсирующая рана. Что я сделала со своей семьей?

– Не знаю, – отвечаю я. – Это может занять от пяти минут до нескольких часов.

Адам растерянно оглядывается:

– Ничего не понимаю. Так это Амина…

Я прикладываю к его губам палец.

– Я люблю тебя, – шепчу я и беру его за руку.

Адам и Стелла для меня все. Я знаю, что Стелла и я для него тоже – все.

– И я люблю тебя, – шепчет он в ответ.

Я держу его за руку. Нет, я обхватываю ее, цепляюсь за нее.

Мне придется все рассказать.

Долгое время я боялась, что Адам все раскроет. Он не дал бы мне довести до конца мой план, если бы знал, как все обстоит на самом деле. Уже одно то, что он спрятал окровавленную блузку, а затем солгал полиции относительно того, когда Стелла вернулась домой, было совершенно невероятно. Больше ему точно ничего знать не надо.

Еще в субботу у него появились подозрения насчет Амины. После обеда с ее родителями он стал намекать, что Амина лжет по поводу того, что была в пятницу вечером со Стеллой. Мне пришлось еще более тщательно заметать следы.

Когда в субботу вечером мы вернулись из полицейского участка, я осталась на улице, чтобы поговорить с Микаэлем, подвозившим нас домой. Он ожидал, что Стеллу вскоре отпустят, но я прочла сообщения в ее телефоне и подозревала, что ситуация гораздо сложнее, чем мы предполагаем. В ожидании вестей я намекнула Адаму, что Стелле нужно алиби. Многого я не могла сообщить – он не должен был догадаться, что мне известно куда больше, чем я ему рассказываю, но я дала понять, что он, и только он мог бы выгородить Стеллу, заявив, что она пришла домой куда раньше, чем это было на самом деле. Ясное дело, я и сама могла солгать полиции, чтобы создать Стелле алиби. Однако слова Адама прозвучали бы куда весомее. Кто решится подвергнуть сомнениям слова пастора, всю жизнь боровшегося за правду?

Кроме того, мне не хотелось выступать в качестве свидетельницы. Солгать перед судом – не такая уж сенсационная вещь, учитывая все остальное, что я уже сделала. Моя профессиональная честь все равно загублена. Но для меня было важно следить за процессом с мест для слушателей. Я хотела видеть все от начала до конца. Вероятно, это называется «потребностью в контроле».

В ту субботнюю ночь я была абсолютно не в состоянии заснуть, мысли носились в голове, как пущенные в галоп лошади, но через несколько часов я заметила, что Адам уже клюет носом на своем стуле. Несколько раз он мигнул, голова упала на плечо – а я сидела неподвижно, не издавая ни звука, пока из его горла не вырвался громкий храп.

Тут я поднялась на цыпочках в свой кабинет и позвонила Амине. Она говорила жарко и бессвязно. Мы договорились встретиться при первой возможности, но прямо сейчас она должна позвонить Адаму и признаться, что солгала. Но ей не следует говорить, что она была в пятницу вечером вместе со Стеллой.