Джаханнам, или До встречи в Аду - Юлия Латынина

– Насколько опасно оставаться в городе? – спросил вице-губернатора кто-то из журналистов. – Ходят слухи, что террористы собираются воспользоваться заводом как фабрикой для производства химического оружия.

– Это слухи, распускаемые недобросовестными претендентами на завод, – сказал вице-губернатор. – Мы провели консультации со специалистами, и должен вас заверить, что ни при каких условиях установки обычного нефтеперерабатывающего завода не могут быть использованы для производства какого-нибудь там иприта или фосгена.

– А где губернатор, – закричал кто-то, – почему его нет?

– Губернатор полностью в курсе ситуации, – заверил публику Николай Бородовиченко, – но он в Москве. Точнее, он уже в воздухе.

Данила закрыл глаза. Ему было трудно дышать: при каждом вдохе в легкие словно вбивали россыпь игл.

Они даже не отрезали завод от нефти. Халиду каким-то образом удалось представить это кошмарное условие как уступку со своей стороны.

Иприт или фосген.

Идиоты.

Неужели только он понимает, что произойдет?

А если понимает, то как он может это предотвратить?

Силой? У него была эта сила, и вот они сидят рядом, в одних трусах и бинтах. Деньгами? На территории Кесаревского НПЗ деньги, похоже, временно не действуют. Было бы глупо состязаться с Халидом в силе. Он уже состязался однажды – и проиграл. Проиграл больше, чем жизнь.

Но сейчас на кону слишком много жизней, и он должен попытаться сделать это снова. Он не может быть сильнее чеченца. Но он должен быть умнее его. Это единственное преимущество Барова. Он слабее Халида. У него нет оружия: ни сейчас, ни тогда, в Чечне, когда его как важное охраняемое лицо посадили на броню, выдав бронежилет и отобрав «калашников». Он слабее всей той силы, которую губернатор и Рыдник могли бы предоставить для защиты государства и которую они сейчас, похоже, решили использовать для чего-то другого.

«Я не могу быть сильнее их», – подумал Баров. – «Я могу быть только умнее».

Дверь отворилась, и по обе ее стороны бесшумно встали два вооруженных чеченца.

– Мне нужен врач, – сказал Баров и снова потерял сознание.

* * *

Он очнулся в следующий раз от резкой боли. Он лежал на большом письменном столе, и лампа дневного света била ему в глаза. За освещенным кругом двигались фигуры, остро пахло нашатырем.

– Живой, – сказали сверху.

Чьи-то руки с короткими пальцами и обкусанными ногтями содрали с раны грубую повязку. В бок вонзился шприц с новокаином. Баров скосил глаза: шприц держал чеченец в забрызганном кровью камуфляже.

– Мне нужен врач, – повторил Баров.

– Я врач, – ответил чеченец.

На руках у него даже не было хирургических перчаток.

Откуда-то сзади подошел Халид, взял Барова за плечи и прижал к столу.

– Не дергайся, – сказал полевой командир.

К удивлению Барова, операция оказалась необыкновенно быстрой. Местный наркоз подействовал мгновенно, движения хирурга были уверенными и ловкими, и через две минуты извлеченная пуля звякнула о подставленную кем-то хрустальную пепельницу с надписью «Кесаревскому НПЗ – 40 лет». Боевик зашил рану и наложил поверх толстую марлевую повязку. Перчаток он так и не надел.

– Ты хирург? – спросил Баров, глядя, как чеченец ловко управляется с иглой.

Тот не ответил. Двое боевиков подняли Барова со стола, и его место тут же занял другой человек.

После операции Баров оказался на удобном кожаном диване в чьей-то комнате отдыха. Он был так слаб, что ему даже не надели наручники. Баров заворочался, пытаясь устроиться поудобней.

От местного наркоза в теле была слабость, но боли не было, как не было боли тогда, восемь лет назад, когда он очнулся на уступе пропасти, скрытом густой «зеленкой». Его это тогда испугало больше всего. Он видел, что ранен в голову, и думал, что пуля задела мозг: он где-то слышал, что при ранениях в мозг боли нету.

Он так впоследствии никогда и не смог понять, как ему удалось, теряя сознание, зацепиться за крошечный кустик, торчащий из скалы, и упасть точно на полку. Потом врач объяснил ему, что у человека, находящегося в состоянии невесомости – то есть падающего с высоты, – отключается мозг и включаются автоматические рефлексы. Человек машет руками и способен схватиться за что угодно, – вот почему так часты случаи спасения людей, которые рассказывают: «Я уже падал и сам не знаю, за что зацепился».

Очередь, ударившая в спину, сломала лопатку, но шестнадцатикилограммовый бронежилет его все-таки спас, как ни издевались над этим изделием русские и чеченцы. Выползти наверх не было никакой возможности, вниз было пятьдесят метров до острых головок скал.

Уже потом Данила узнал, что разведчики батальона появились на месте через час после расстрела. Данилу не нашли и записали в покойники. Из КПВТ стрелял сержант-контрактник. Боевики забросали его гранатами, а потом вытащили тело и заминировали.

Это было чудо, что отряд Яковенко услышал его стон. Это было чудо, что его подобрали именно сотрудники управления «С», а не полковая разведка, потому что вряд ли ему позволили бы выжить. Ему повезло, что в госпитале его записали как Барова, и уже совсем смешным везением было то, что именно на своего тезку Барова Данила Милетич оформил, как на подставное лицо, крупный пакет акций угольного предприятия, которым он собирался заняться.

Дверь комнаты отдыха распахнулась, и в комнату вошел Халид Хасаев. В руке чеченца была все та же хрустальная пепельница, и в ней, как шарик рулетки, каталась сплющенная о кость пуля.

Халид достал пулю из пепельницы и вложил ее в раскрытую ладонь Данилы.

– Возьми на память, – сказал Халид.

Пуля была теплой и липкой от крови.

– Зачем?

– Повесь на шею. На счастье. Тебе понадобится целый воз счастья, Данила.

Рука Халида нырнула в карман камуфляжной куртки. Сначала Даниле показалось, что он достал оттуда металлически звякнувшее ожерелье, но потом Данила понял, что Халид держит в руках четки, и что каждая бусина этих четок сделана из пуль и расплющенных кусочков металла.

– Это все твои? – невольно спросил Данила.

– Нет, не все.

Халид, склонив голову, перебирал четки.

– Вот это моя, – сказал Халид, ухватившись длинными пальцами с белыми лунками ногтей за стандартную, слегка сплющенную пулю калибра 7,62.

– А вот эти две – не мои. Ими убили мою мать. Я пришел в свое село, и со мной было восемнадцать человек. Русские окружили село и сказали старейшинам, что если боевики уйдут, село оставят в покое. Старейшины попросили уйти меня, и я ушел. Русские вошли в село и убили мою мать. После этого они убили всех, кто не успел убежать. После этого они сожгли село.