Последнее пророчество Эллады - Мария Самтенко

Аид отпустил Персефону с Макарией, ощутил в руке рукоять двузубца и шагнул к чулану, прикидывая, что это там может так орать. Или кто. По всему выходило, что и некому, и нечему — кроме, опять-таки, Артемиды… и Ареса.

Вопль сменился грязными ругательствами; дверь распахнулась, на белый мрамор коридора решительно шагнула Артемида.

Ее одеяние — одеяние амазонки — было забрызгано ихором (Аида, или ещё кого — как тут разберешь?), глаза были опущены. В левой руке был охотничий нож, и с его лезвия капали искрящиеся золотистые капли. В правой… разглядев, что там, Аид опустил двузубец и с досады сказал пару слов по-скифски.

— В общем, ты, ну… извини, — неловко сказала Артемида, протягивая свою страшную ношу Персефоне. — Я… действительно не подумала. Зато… вот.

— А что это за мерзость? — с брезгливым недоумением осмотрела «подарок» царица. — Выглядит, как….

— Фаллос Ареса, — любезно пояснила «подружка». — Я его оскопила! Чтобы он больше не мог…

Что именно он «больше не мог», было, в принципе, понятно из контекста, но Артемида зачем-то принялась объяснять, причем во всех красках. Персефона ошарашено смотрела на «подарок», Макария же заинтересовалась процессом и захотела уточнить детали, причем почему-то у Таната; Убийца явственно порозовел от смущения; Геката пришла на помощь Танату и отогнала Макарию, заявив, что незачем нервировать и его, и присутствующих своими неподобающими ребенку интересами; Гера хохотала в голос; Арес в чулане перестал орать и снова перешёл на нецензурную брань в адрес «бешеных лесбиянок»; в другом конце коридора нарисовалась привлеченная воплями Деметра, она тоже что-то говорила…

Аид стоял и смотрел то на дверь чулана, то на Персефону, которая сначала стояла и пыталась что-то сформулировать, а потом махнула на это рукой и сказала, что Артемида, конечно, дура, но извинения приняты. И что она не злится, потому, что после ТАКОГО злиться невозможно. Артемида посмотрела ей в глаза, несмело улыбнулась, и Персефона ответила ей вымученной улыбкой.

И нет бы ей на этом остановиться, благо все прощены, Артемида счастлива — но нет, Персефоне отчего-то приспичило продолжить свою фразу насчёт извинений, а именно, что она не принимает их фаллосами. А то мало ли, вдруг ещё кому придёт в голову извиняться по методу Артемиды.

— Отчего нет? — оживилась Гера. — Благо Геката может поставлять фаллосы в неограниченных…

На этой фразе Танат откровенно схватился за голову и вслух порадовался, что не живет на Олимпе, с такой-то царицей.

Гера снова начала хихикать, не обращая никакого внимания на то, как изумленно расширились глаза Артемиды, и даже Персефона, кажется, развеселилась — что уж и говорить о Макарии, а он, Аид…

Он стоял и смотрел то на дверь, за которой он не так давно видел свою смерть, то на саму Смерть, правда, уже не совсем его, а общую, чернокрылую и мрачную, но в данный момент несколько смущенную, то на дочь, в чьих жилах текла его кровь, его самую лучшую дочь, о которой только можно мечтать, то на свою царицу, на её улыбку, на бледное лицо, на котором сквозь веселья все же проступала боль и тревога («а если бы не получилось, а если бы он и вправду умер у неё на руках, если бы, если бы…»), ясно же, что она не Макария, и что вопрос с амнистией, похоже, закрыт, но остальных участниц Концепции Персефона может не захотеть простить так легко, и думал, что с этим нужно что-то делать.

Потому, что если сейчас притормозить, придётся и вправду карать уже не дурную Артемиду, которая хоть и не понимает, что нельзя так, нельзя по открытой ране, все же в чем-то права, а весь женский состав. Так это же они до конца века провозятся, если не больше. В общем, не улыбается ему с братьями карать десятки тысяч участниц Концепции.

Так что же делать? Пообещать эту проклятую амнистию прямо сейчас, чтобы Персефона ещё и на него разозлилась, или сначала пойти добить недобитого Ареса — так он и без этого уже своё получил.

Впрочем, был у него один запасной вариант. И если использовать его прямо сейчас, Персефона точно перестанет думать об Артемиде. И об Аресе, будь он неладен. Правда, обстановочка для него не слишком-то подходящая, да и момент не самый удачный… а, впрочем, через минуту он станет ещё более неудачным, потому, что на горизонте нарисовалась Деметра, а она его идей точно не оценит.

Отбросив колебания, Аид легонько коснулся запястья Персефоны, привлёкая её внимания, и опустился на колени.

Странно, но сделать это было очень легко. Словно он почему-то знал, что все правильно, все должно быть именно так, так и незачем тянуть, и незачем ждать, и…

Он улыбнулся — едва заметно, уголками губ — и в глазах Персефоны заплескалось изумление:

— Аид, что…

— Царица моя, я хочу…

Он не успел — дверь в чулан распахнулась изнутри, в дверном проеме нарисовался шатающийся Арес без штанов (их что, Артемида снимала?), с кое-как замотанным обрывками хитона чреслами и красной от ярости физиономией.

— А-а-арес, ты, мерзкий….- заголосила приближающаяся Деметра с тем градусом ненависти, которого раньше удостаивался только сам Аид. — Как ты посмел?! Моя дочь…

Мгновение растерявший весь запал Арес смотрел на Деметру и, кажется, просчитывал свои шансы на выживание.

Аид оценил бы их как нулевые.

— Это все Афродита! — завопил Неистовый. — Она меня заставила! — он выхватил свой фаллос из рук Артемиды и, спотыкаясь, бросился бежать. Он едва не налетел на Макарию, та едва успела шарахнуться в сторону.

— Мерзкая, злобная, кровожадная сволочь! — завопила Деметра, напрочь игнорируя и Аида, и вообще всех остальных, включая собственную дочь и внучку. Очевидно, её захватил азарт охоты.

— …! — мрачно сказала Персефона. — А ты что хотел-то? — подозрительно уточнила она, пока Аид, встав с колен, отряхивал мраморную крошку со штанов.

— Потом, — искренне сказал Владыка. — Момент неудачный.

— Действительно, — пробормотала царица. — А… а тебя не волнует, что я уже не невинна?

— Мне кажется, это волнует только Деметру! — отрезал он. — Ну не суть. Сейчас эти двое доберутся до Афродиты, и я даже представить не могу, какая у неё будет реакция.

— Тогда побежали! — обрадовалась Макария. — Мы должны это видеть!

***

Афродита

Золотые руны на белом мраморе — мраморе, который уже не принадлежит Олимпу. Короткие, отрывистые приказы на языке титанов