Тайное становится явным - Марин Монтгомери

– Да. Не знаю, что потом произошло, но они были помолвлены, – он делает долгий глоток из своей банки с пепси. – Она никогда не рассказывала о своих друзьях или знакомых из прошлого. Я думал, что у нее и нет друзей, – он наклоняет голову. – Знаешь, это всегда казалось странным. Она выглядела совершенно одинокой, никто с ней не общался. Никто ее особенно-то и не знал – кроме меня. И гляди, как в итоге все вышло.

– Но зачем ей хотеть тебе навредить? – опять возвращаюсь я к старому вопросу и с силой вцепляюсь в край стола. – Да еще так?

Отец ерошит свои седеющие волосы.

– Мы уже говорили об этом, Элизабет. Я чувствовал, что она мне изменяет, и она это знала, – говорит он и окидывает меня взглядом. – Ты только что сказала, что от твоего парня залетела другая девчонка. Ощущается не очень приятно, верно?

Тут мои глаза наполняются слезами. Увидев это, он смягчает голос.

– В итоге это ударяет по твоей самооценке, заставляет сомневаться во многих вещах – особенно в твоих отношениях. А если у вас еще и должен появиться ребенок… Думаю, ты уже можешь представить, как это на мне сказалось.

– А еще это сделало тебя главным подозреваемым.

– Верно. Поэтому мне и нужна твоя помощь.

– И как мне понять, что она лжет?

– Она лжет, потому что я не сталкивал ее с лестницы.

Сейчас я вижу в его глазах столько боли, а он продолжает:

– Должно быть что-то, способное помочь. Что-то в ее прошлом. Или, может, ты сможешь заставить ее признаться, что она лжет или преувеличивает… – на его глазах выступают слезы. – Черт, как бы я хотел все исправить. Не возвращаться в ее дом той ночью.

– И что бы это исправило?

– Она меня подставила. Она думала, что придет Ной и все исправит, защитит ее от меня. Только вот не вышло, – заверяет он и кладет сигарету за ухо. – Ной всегда был тем еще слабаком.

– Ты ведь его не знаешь?

– Не-а. Никогда его не видел и никогда с ним не говорил. До сих пор. То, что у Шарлотты с ним были отношения, выяснилось только на суде. По крайней мере, подробности.

– Что именно Шарлотта рассказывала про ту ночь?

– Она сказала полиции, что когда она попросила меня собрать свои вещи и уехать, я принялся громить дом. Это было правдой, но в основном под удар попал всякий хлам, который я все равно не собирался с собой брать. Мне и в голову не могло придти, что пока я собирался, она позвонила в полицию и пожаловалась на домашнее насилие. Они приехали и поговорили с нами, и я сказал, что собираюсь свалить отсюда как можно быстрее. Что я и сделал – сбежал от нее как ошпаренный.

– И что произошло потом?

– Где-то через час Шарлотта мне позвонила. Сказала, что мне нужно вернуться, потому что я кое-что забыл. Я уже успел пропустить пару кружек – ладно, на самом деле, уже прилично набрался. Она устроила истерику. Я вспомнил, какой она была во время беременности, и решил, что проще сделать все согласно ее желанию. Так что я поехал назад. Планировал просто заехать к ней по пути в бар, и все.

– Она ждала тебя в доме?

– Ага. Я просигналил ей из машины, потому что не хотел заходить внутрь. Она вылетела на улицу, сказала, что ей нельзя поднимать коробки. Я ответил, что мне плевать, потому что это не мой ребенок, но в конце концов сдался. Позже это использовали в суде – мол, я знал, что ребенок не от меня, и поэтому меня не волновало, что случится с ними обоими.

– Рядом никого не было?

– Нет. Рядом не стояло чужих машин, и я никого не видел, – он взмахивает руками в воздухе, обрисовывая мне план дома. – Когда ты входишь через черный вход (а мы всегда ходили через эту дверь), то оказываешься в крохотной прихожей. Оттуда у тебя два выхода – ты либо спускаешься в подвал, либо поворачиваешь налево и проходишь на кухню, и уже из кухни можно пройти в дом.

– И ты пошел за ней в дом?

– Да. Я вошел и увидел, что у двери стоит небольшая коробка с какими-то журналами. Я вышел из себя, мол, нечего было заставлять меня тащиться через весь город из-за такой ерунды, и тут – бац! Она на меня набросилась. Царапалась и колотила кулаками, как сумасшедшая.

– Шарлотта?

– Да. А на следующий день меня уже арестовали.

А что, если Шарлотта действительно не лжет?

Я опускаю подбородок на руки.

Что если эта ужасная трагедия произошла вовсе не по ее вине, и я заставляю ее переживать все это заново просто так?

Отец пристально смотрит на меня своими голубыми глазами, словно прекрасно знает, о чем я думаю.

– Осторожнее, Элизабет, – шепчет он. – Она самый настоящий Джекил и Хайд, и рано или поздно это выйдет наружу.

Я встаю, чтобы уйти, и отец обнимает меня напоследок. Глаза у него влажно блестят.

Он целует меня в лоб и ласково сжимает мои плечи своими большими ладонями.

– Я люблю тебя, Птенчик, – он делает шаг назад. – Скоро увидимся, да?

Я не отвечаю, просто разворачиваюсь и ухожу. Иду к выходу, раздумывая о тяжелом характере отца – который я, в конечном итоге, все же от него унаследовала.

Потом яростно напоминаю себе, что он всегда рассказывал эту историю одинаково. Никогда не добавлял ничего нового.

Несмотря на все мои старания себя убедить, где-то на задворках моего разума сомнение уже подняло свою уродливую голову. Я не знаю, могу ли я верить своему отцу, и этого не изменить.

Шарлотта

Я сворачиваю на круговую подъездную дорожку, и в глаза мне бросается деталь, незамеченная мною в темноте прошлого визита. Крышу, выложенную красной черепицей, венчает флюгер в виде голубя, точно такой же, как в Маунт-Вернон, имении Джорджа Вашингтона. Голубь – символ мира – хорошо отражает мою сегодняшнюю цель. Я жму на кнопку дверного звонка, расположенного под камерой, и из динамиков разносится высокий голос Кортни.

– Папы нет дома.

– Я хочу поговорить с тобой.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Могу я тогда поговорить с твоей мамой?

– Она куда-то ушла.

– Когда она вернется?

– А это важно?

Слышится искаженный связью вздох.

– Это никак не связано с тем, что случилось в школе. Мне очень нужна помощь. Я хочу поговорить о психическом здоровье Элизабет. Я беспокоюсь за нее.

– Я не ждала гостей…

Наступает тишина. Я жду, притоптывая ногой, но в этот раз это не нервный тик, а скорее радостное предвкушение. Затем дверь, наконец, открывается, и я вижу Кортни. Должна сказать: она сама на себя не похожа. Лицо у нее побледневшее, без следа прежнего разительного контраста между светлыми волосами и загорелой кожей. Глаза, зеленые, как и у ее отца, потускнели. Она откидывает с лица прядь выбившихся волос, и я замечаю шов, наложенный на щеку. На губах виднеются маленькие темные точки – тоже следы от шва.