Кровавая Роза - Николас Имс

Тэм снова коснулась струн и от неожиданности чуть не выронила лютню: звук раздавался со всех сторон одновременно. Сыграв еще несколько нот, она наконец поняла, что с помощью волшебных чар ее музыка теперь звучит из любого пламени в округе – из светильников, из факелов, из костров.

Гуляки в Помойке недоуменно заозирались по сторонам. Шум и гомон постепенно стихали, песни бардов смолкли, разговоры прекратились. Из распахнутых окон выглядывали удивленные жители, не понимая, почему музыка раздается из очагов, каминов и свечей.

Кьюра кивком подбодрила Тэм и шепнула:

– Продолжай.

«Продолжай», – прошелестело в ночи.

Тэм вздохнула, сообразив, что ее вздох слышит весь город, и начала петь.

Если верить бардам, то Зимняя Королева лично повела орду в наступление на Контов; защитников города было втрое меньше, чем нападавших, а монстры сражались бок о бок с людьми против неукротимой армии живых мертвецов. Если верить бардам, с Бронтайдом в одиночку расправился Клэй Купер… или Кровавая Роза… или сребровласая девушка сразила великана одной-единственной стрелой. Хотя на самом деле это неправда.

Дело в том, что барды врут как дышат. И за медяк или за бесплатное угощение понарассказывают что угодно.

Но самая невероятная байка о том, что происходило в Контове перед сражением, а также после него, – это сказание о Тэм Хашфорд и Поющем городе.

Если верить бардам, Тэм пела песню на крыше, а с помощью колдовских чар ее голос разносился по всему Контову. Если верить бардам, она исполняла легендарную материнскую песню, подыгрывая себе на легендарной материнской лютне, и первую строфу пропела в одиночку, робким, дрожащим голосом, а потом к ней присоединился второй женский голос. Если верить бардам, припев исполняли все участники «Сказа» и Кровавая Роза.

Если верить бардам, при звуках голоса Розы суровые наемники рыдали, как младенцы. Если верить бардам, Кровавая Роза могла бы стать самым лучшим бардом на свете, если бы не стала самой лучшей воительницей.

Следующую строфу подхватили сотни голосов, ведь песню все знали наизусть, а вдобавок каждый пьянчужка считает себя необычайно одаренным певцом. Когда дело дошло до припева, даже самые трезвые горожане, забыв о стеснении, распевали во все горло.

Пели на каждой улице, на каждой площади, в борделях, в тавернах и в дурманных притонах, в бойцовых ямах, в игорных домах, в храмах и в святилищах – везде, где горели свечи или пылал огонь в очаге. Воришки насвистывали мотив, обворовывая чужие карманы, шлюхи мурлыкали песню на ухо любовникам, загонщики скандировали слова чудовищам в клетках и ямах.

Наемники, несмотря на свою напускную суровость и браваду, на самом деле люди с тонкой ранимой душой, поэтому тысячи бойцов на улицах Контова, пьяно покачиваясь, цеплялись друг за друга и горланили слова что было сил, потому что завтра, может быть, погибнут, а послезавтра станут зомби, но сегодня они были живы. Не отставали от них и музыканты – выстукивали ритм на барабанах, бренчали струнами, наяривали смычками, и каждый добавлял в мелодию что-то свое, очень личное.

Если верить самым большим выдумщикам, то на темном склоне холма стоял бессмертный друин, печально глядя на веселящихся горожан. Некоторые осмеливаются утверждать, что контовский хор слышала даже орда и мертвецы, бредя к Контову, наклоняли головы и прислушивались к отголоскам дерзкой песни, а белопламенные глаза на миг вспыхивали ярче, будто в них догорали остатки жизни.

Как известно, знаменитая баллада Лили Хашфорд завершается речитативом без музыкального сопровождения. Когда зазвучала последняя строфа, то хор горожан начал стихать, теряя голос за голосом, будто дуб – осеннюю листву, и в конце пела только та самая девушка, которая все и начала.

Ее голос, впитавший отвагу шестидесяти тысяч человек, больше не дрожал. Он звучал уверенно и звонко, был ясным, как звездная летняя ночь. Некоторые настаивают, что своими ушами слышали голос Лили Хашфорд.

Наконец девушка умолкла. На миг воцарилась тишина, а потом загремели аплодисменты.

И вот тогда, как рассказывают абсолютно все барды, случилось нечто и вовсе невероятное.

Тэм Хашфорд встала, ласково погладила материнскую лютню и что-то прошептала в ее сердцевидный корпус. А потом обеими руками сжала гриф и расколотила инструмент о парапет.

Тэм глядела на обломки материнской лютни.

Ждала, что вот-вот налетит сожаление и горестно заломит руки с криком: «Что ты наделала, дурища!»

За какой-то миг она умудрилась сломать великолепный инструмент, лишить себя основного орудия работы и разорвать последнюю нить, связывавшую ее с матерью. Выдержать все это Тэм не могла. То есть несколько месяцев назад не смогла бы.

Потому что несколько месяцев назад она была совсем другой.

Сейчас, разбив Хираэт в щепки, Тэм поняла, что это правильно. Она наконец-то пересилила горе, мучившее ее с самого детства. Память о матери по-прежнему полыхала в ней неугасимым огнем, но пламя, которое прежде опаляло, сейчас просто согревало душу, не причиняло боли, а исцеляло душевные раны.

А еще Тэм сделала выбор, о котором предупреждал Вольное Облако. Обязанность барда – отстраненно наблюдать за теми, о ком слагают истории. Однако, как выяснилось, она не способна отстраненно наблюдать за людьми, которые рискуют жизнью.

«Куда уж отстраненнее, – сокрушенно подумала она. – В койку полезла…»

Внезапно Тэм заметила, что все смотрят на нее. Родерик раскрыл рот от изумления, Брюн и Кьюра удивились и встревожились, один Муг никуда не смотрел, потому что утирал рукавом глаза, покрасневшие от слез.

Роза улыбалась.

– Хреновый из тебя бард, – сказала она.

– Ага.

– В общем, ты уволена.

– Ага.

– И что будешь делать?

Тэм сдула серебристую прядь с глаз:

– Попрошусь к кому-нибудь в банду.

– Гм… – притворно задумалась Роза. – А что ты умеешь?

– Ну, как-то раз я убила циклопа. Одной-единственной стрелой.

– Да неужели?

Тэм кивнула:

– Спроси кого угодно. Тебе каждый подтвердит.

Роза улыбнулась еще шире:

– В таком случае добро пожаловать в «Сказ».

Несмотря на двойное кольцо крепостных стен, ров и пару очень выгодно расположенных возвышенностей, Контов был не приспособлен к осаде. Подъемные решетки ворот на трех городских заставах давным-давно пришли в негодность; их можно было опустить только на Жуткой заставе, да и то с трудом. Город никогда не давал отпора завоевателям, а, наоборот, приветствовал их с распростертыми объятьями.

Родерик сравнивал эту тактику с манерой ведения дел в борделе: