Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Вскоре после выговора он примчался с рынка, рыдая уже не на шутку. Он буквально визжал, заходясь в истерическом припадке:

– Моя коса, моя коса, моя коса!

Коса была отрезана. Слуги переполошились, заголосили, поднялся страшный гвалт, которому вмиг положил конец скрипучий голос матери:

– Всем молчать!

Она схватила Сиха за руки и усадила на подоконник, где он часто сидел во время своих уроков. Грубым жестом она смахнула слёзы с его щёк и погладила по голове.

– Ну, будет, будет, успокойся. Успокойся! Говори, что случилось.

Судорожно всхлипывая и заикаясь, он кое-как сумел всё рассказать. По дороге с рынка домой он остановился, засмотревшись на жонглёра, как вдруг чьи-то ладони закрыли ему глаза, а на лицо набросили ткань, закрывшую и рот, и глаза. Тогда у него закружилась голова, и он упал наземь, а когда поднялся на ноги, вокруг никого не было, и его косичка пропала.

Пока он вёл свой рассказ, Кан внимательно за ним наблюдала, а когда он закончил и уставился в пол, поджала губы и подошла к окну. Она долго смотрела на хризантемы, растущие под старым кряжистым можжевельником. Наконец к ней подошла старшая служанка, Пао. Сиха увели, чтобы он мог умыться и поесть.

– Что нам делать? – тихо спросила Пао.

Кан тяжко вздохнула.

– Нужно сообщить об этом, – мрачно сказала она. – Если мы этого не сделаем, об этом всё равно станет известно, когда слуги разнесут сплетни по всему рынку. И тогда все подумают, будто мы поддерживаем мятежников[24].

– Конечно, – согласилась Пао с облегчением. – Мне пойти в магистрат и сообщить об этом?

Ответа долго не было. Пао смотрела на вдову Кан, и страх всё больше и больше охватывал её. Кан будто пребывала под властью злых чар и даже в этот момент сражалась с похитителями душ за душу своего сына.

– Да. И возьми с собой Чуньли. Мы с Сихом выйдем следом за вами.

Пао ушла. Кан обошла дом, разглядывая вещи, словно что-то выискивая в комнатах. Наконец она вышла за ворота и медленно побрела по тропинке вдоль реки.

На берегу, под большим дубом, она встретила Бао и его сына Циньу – там они проводили всё свое время. Она сказала:

– Кто-то отрезал Сиху косу.

Лицо Бао посерело. На лбу выступили капли пота.

– Мы сейчас же отведём его к судье, – сказала Кан.

Бао, сглотнув, кивнул. Он бросил взгляд на Циньу.

– Если ты желаешь совершить паломничество к какому-нибудь далёкому святилищу, – процедила Кан, – мы могли бы присмотреть за твоим сыном.

Бао с разбитым видом снова кивнул. Кан обратила взгляд на течение реки в полуденном свете. Она прищурилась от полос солнечных бликов на воде.

– Если ты уйдёшь, – добавила она, – все будут уверены, что это сделал ты.

Река текла мимо них. Чуть поодаль на берегу Циньу бросал в воду камни и визжал от брызг.

– Если я останусь, тоже, – наконец произнёс Бао.

Кан не ответила.

Через некоторое время Бао подозвал Циньу и сообщил, что ему предстоит долгое паломничество и потому Циньу должен остаться с Кан, Сихом и их домочадцами.

– Когда ты вернёшься? – спросил Циньу.

– Скоро.

Циньу остался доволен ответом – или же просто не хотел задумываться об этом.

Бао протянул руку и коснулся рукава Кан.

– Спасибо.

– Ступай. Смотри, чтобы тебя не поймали.

– Непременно. Когда смогу, я пошлю весточку в Храм лиловой бамбуковой рощи.

– Нет. Если от тебя не будет вестей, мы будем знать, что всё хорошо.

Он кивнул. Уже уходя, он заколебался.

– Знаете, госпожа, все существа на этом свете прожили не одну жизнь. Вы говорите, что мы встречались раньше, но до праздника в честь Гуаньинь я никогда не бывал в этих краях.

– Я знаю.

– Стало быть, мы знали друг друга в какой-то прежней жизни.

– Я знаю, – она бросила на него короткий взгляд. – Уходи.

Он поковылял по тропинке, вверх по течению реки, оглядываясь по сторонам в поисках свидетелей своего бегства: на дальнем берегу трудились рыбаки в соломенных шляпах, ярко блестевших на солнце.

Кан отвела Циньу в дом, после чего села на паланкин и повезла безутешного Сиха в город, где располагался магистрат.

Недовольство судьи, которому досталось этакое дело, было таким же явным, как и недовольство вдовы Кан. Но, как и она, он не мог себе позволить закрыть на это глаза, поэтому он строго допросил Сиха и велел отвести их на место происшествия. Сих указал на участок тропинки рядом с бамбуковой рощицей, аккурат вне поля зрения торговцев с крайних прилавков местного рынка. Никто из постоянных обитателей этого места не видел там в это утро ни Сиха, ни подозрительных незнакомцев. Они зашли в полный тупик.

И Кан отправилась домой вместе с Сихом, а тот всё рыдал и причитал, как ему нездоровится и что сегодня он ничего не сможет выучить. Кан поглядела на него и разрешила ему устроить себе выходной, сперва заставив проглотить гипсовой пудры, смешанной с коровьим желчным камнем. Ни от Бао, ни от судьи новостей не было, а Циньу отлично поладил с домашними слугами. Кан первое время не донимала Сиха, пока однажды не рассердилась и не схватила за то, что осталось от его косички, рывком усадив его на учебное место, приговаривая:

– Ты у меня всё сдашь, и я не посмотрю, что у тебя душа украдена! – и вперилась взглядом в его полукошачью физиономию, пока он не пробубнил всё, что было задано в тот день, когда ему обрезали косу, полный жалости к себе и упрямства перед материнским гневом. Но та была ещё упрямее. Если Сих не хочет учиться, он останется без ужина.

Затем стало известно, что Бао перехватили в горах к западу от их селения и вернули в город, где его допрашивали судья и окружной префект. Солдаты, принесшие весть, настояли, чтобы Кан и Сих немедленно отправились в префектуру, и даже отправили паланкин, чтобы доставить их на место.

Услышав эту новость, Кан зашипела и удалилась в свои покои, переодеваться для выезда в город. Слуги заметили её дрожащие руки – да что там, её всю трясло, а губы побелели так, что никакая помада не могла придать им краски. Прежде чем выйти из комнаты, она села перед ткацким станком и горько заплакала. А наплакавшись, встала, накрасила заново глаза и вышла к солдатам.

У префектуры Кан спустилась с паланкина и потащила Сиха в приёмную палату префекта. Там её затормозили стражники, но судья сам подозвал её и мрачно добавил: