Московские Сторожевые - Лариса Романовская

Да что там характер… Даже внешностью Анютка почему-то напоминала маму Иру — она Марфиной дочке хоть и крестная, так ведь не по крови родная. У мамы Иры блеклая прозрачная красота на любителя, немного русалочья, подернутая илом времени и грузом очередной жизни, у Аньки красоту пока не разобрать, черты лица как в объективе смазанные… Но вот рот такой же рельефный и крупный, Губы уже сейчас хороши, никаких помад не надо, чтобы такие подчеркнуть, сами к себе притягивают. Только вот сейчас Анечка их сложила обиженным бутоном, провела кисточкой тоненькой косицы себе по щеке и ушла в детскую комнату.

— Ань, помогать мне будешь? Я тут работу работаю.

Молчит. Вроде и не на что обижаться, а все равно куксится, обвиняет мать неведомо в чем. Ну как Ирка, честное слово. Ну и… Сама ведь себя наказывает, дурочка: Марфа ей собиралась кое-что по профессии показать, объяснить про забей-траву и просеянное добро, рассказать, для чего они нужны, в какой пропорции их смешивать и как распылять. Ну ее… Может, еще оттает?

Марфа посмотрела на полотняный мешочек с семенами, вздохнула, отодвинула его подальше, вытащила из настенного шкафчика совсем другие коробочки и свертки: это уже не по работе… это так… ну халтура, в общем. Времени, сил и возраста на нее уходит, мягко говоря, куда больше, чем на профессию, но…

Понятно же, что у Сторожевых, как при том проклятущем социализме, всякий труд почетен и полезен, но на нынешнюю зарплату Смотровой не то что себя с дочкой не прокормишь, а даже по территории на маршрутке нормально не наездишься. А девочка растет. И требует не только витаминов и внимания, но и многого другого. Хорошо, конечно, что мама Ира рядом и готова в любую минуту оказать как моральную, так и не очень поддержку. Но ведь… ну раз у нее в долг возьмешь, ну другой, а на третий уже рука не повернется, непорядочно.

«Бедная, но гордая, да?» — Ирка не насмехалась, она сочувствовала. Не уговаривала, не обижалась, просто однажды четко объяснила, что Марфа своими отказами ставит ее в очень неудобное положение, мешает творить добро и отравляет все удовольствие от денег. Потому что Ире очень некомфортно быть обеспеченной, когда близкому человеку не на что купить ребенку килограмм мандаринов.

Ну вот такая у нас мама Ира, золотое солнышко: в следующий раз она предложила Марфе не деньги, а возможность их заработать. Ничего противозаконного, честное слово. Если то, чем они занимаются, переводить на эквивалент экономических понятий, то получится что-то вроде «реализации излишков». Они ведь Контрибуцию (ну «Двустороннее соглашение о выплате материальных и моральных контрибуций, подписанное 25 августа года…», впрочем, это сейчас не так важно) просто обходят, не переступают…

Так вот, ни мама Ира, ни Марфа ни один нормативный акт своими действиями не нарушали, ни Контрибуцию, ни родные Заповеди не презирали и под Несоответствие не попадали.

Это уже сама Марфа может подтвердить, не зря она в нынешней мирской жизни до рождения Анечки работала юристом. Удобная профессия: всю нашу документацию теперь можно разложить по полочкам, случись что — аргументированно обосновать, что они обе невиновны, ибо действовали хоть и в корыстных (что недоказуемо) целях, но творили добро, и только добро, как и положено честным ведьмам.

В общем, поразмыслив и посоветовавшись (все больше с толстыми справочниками, чем с живыми людьми), Марфа согласилась на нынешнюю подработку. Опять же, если судить объективно, то как раз эта халтура и стала основным Марфиным делом, а смотровые обязанности отступили на второй план, хоть и выполнялись честно и по совести. Просто не всегда вовремя.

Семена в ступке сейчас дробились звонко и привольно, подпрыгивали от ударов, разлетались бодрой мелкой пыльцой, опаляя Марфину кухню отдушкой всяких благих намерений. В принципе, работа как работа: те же самые благодеяния, финансовая и жизненная удача, многолетний брак по взаимному согласию, излечение от тяжких, дурных или интимных болезней, долгожданные беременности и прочие мероприятия, зарегистрированные в любом производственном плане. Просто немножко по другому тарифу, ну и материал оплачивает заказчик. Мама Ира худого не посоветует — в том числе и странных клиентов.

Мама Ира такими вещами занималась не первую жизнь и знала тонкости: с кем иметь дело, сколько и чем брать, а главное — когда остановиться. В позапрошлой жизни, правда, за удачным мужем, от дел отдалилась. Зато в Гражданку, и особенно в НЭП, снова вышла на рынок, причем сразу завязалась с очень нужными людьми — у нее как раз тогда Ростик в первую молодость входил, на это требовались особые средства. Мама Ира (тогда еще просто Ирка-Бархат, известная мирским спекулянтка с Хитровки) работала осторожно и очень ювелирно, имела потрясающий нюх на неприятности и никогда не зарывалась. Когда вышло постановление, она и вовсе затихарилась, уехала на периферию, оставив сыну неуплотненную квартиру на Садовой. На себя мама Ира почти ничего не тратила, в любую минуту была готова оказать детям вещественное вспоможение, но пригодилось это не всем, хотя у нее их было трое…

Перед самым началом войны, уже окопавшись в своей провинции, она умудрилась устроить Ростиньке перевод на хорошую работу — технологом. Чем там Ростик занимался конкретно, Марфа не любопытничала — хотя догадывалась, что мама Ира ходила по краю: все тогдашние заводы были в лучшем случае двойного назначения, в худшем — и вовсе военные, а участие в производстве оружия, пусть и самое косвенное, по Янинскому протоколу шло за нарушение Контрибуции. Но, как оказалось, мама Ира рискнула с умом. Потому что, хоть у Ростиньки специального образования имелось «хрэн да малэнько», как говорила тогдашняя его подружка-украинка, которая и писала за Ростиньку все бумаги по технической части, зато в цеху никогда ничего не случалось, древнее оборудование работало как часы, а продукция проходила госприемку практически вся. Так что в сорок первом, когда на призывные пункты отправляли всех без исключения мужиков, главный технолог завода буквально вымолил Ростю, и вместо окопов тот поехал в Ташкент, где и проударничал на трудовом фронте до самой Победы.

Девочек Ира тоже хотела устроить куда побезопаснее, но опоздала. Старшая, Маня, погибла в одну из первых киевских бомбежек в горящем доме, а младшая, Ленка, сперва окопалась где-то в тылу, а потом начала от родной матери воротить нос: поверила всяким слухам, которые про маму Иру распускали.

Ну еще бы: если ведьма, помнившая Черные времена, умудрилась выжить в оккупации без особого ущерба для здоровья, сил и красоты, то, естественно, она немецкая подстилка, если не сказать чего похуже. Маму Иру аж с наполеоновских времен сильно недолюбливали (по схожей причине, кстати сказать, потому как она из столицы в двенадцатом году не бежала, в отличие от многих), так что за ее спиной языками чесали только так.

Сама Ирка (ну золото же, правда?) даже в этом бойкоте умудрилась найти положительные стороны: чем меньше наших горит желанием с ней общаться, тем легче творить… ну, скажем так, сверхурочное добро. Потому и Марфе в свое время запретила рассказывать про то, что они общаются, — еще тогда, в позапрошлой жизни, сразу как Марика похоронили.