Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  – С её везением, она и беременная залетит, – хихикнула Женя. – Держись, в обиду не дадим!

  Не дали. Эля хорошо доходила беременность, лишь яблок ела очень много, живот пучило иногда, но Маргарита Павловна не ругалась. Только вот растущий живот Эля воспринимала словно отдельно от себя. Тим был ей родным, любимым, желанным, иногда она даже думала - хорошо, что увидела его… Правда, тут же прогоняла дурацкие, эгоистичные мысли. Ради удовлетворения собственного эго нельзя мучить даже котят, не то что детей. А растущий в её животе ребёнок был инородным. Чужим. Права Маргарита Павловна, кошка она блудливая.

  И родила как кошка. Быстро, совсем не больно, лишь самую капельку. Эля запомнила только удивление, когда ей показали красного младенца со стороны попы и того места, по которому видно – девочка. Она ждала, когда ей скажут про патологию, заберут дочку, но её положили на грудь, заставили Элю держать горячее тельце, одобряюще улыбались, говорили, что девочка – вылитая мама, только рыжая, как огонёк.

  Позже Эля сидела в палате с такими же мамами, и тут же находились прозрачные люльки для новорождённых, запелёнатых в тугие кульки. Элин кулёк некрупный, всего-то два килограмма восемьсот грамм, щекастый, рыжий и самый спокойный. Она посмотрела на него, взяла на руки, кулёк зашевелился. Ставшая светленькой мордашка сморщилась, готовясь заплакать, потом приоткрыла немного отёкшие глаза, покосилась в сторону и снова уснула.

  Ни радости, ни горести Эля не чувствовала. Нельзя быть равнодушной к собственному ребёнку, она была. Точно так же, как к любому другому младенцу в палате. С той лишь разницей, что другие дети её раздражали - орали, пищали, кряхтели, а её – была тихой, будто знала, что явилась на этот свет нежеланной, никем не ожидаемой, лишней.

  – Если собираешься отказ писать – не корми грудью, – громогласно заявила медсестра, под всеобщее осуждение новоявленных мамаш. Пять пар глаз уставились на Элю, разглядывая, как экспонат в музее.

  Эля задумалась. Отказаться? Слышала, за здоровыми младенцами очередь. Неонатолог сказала, её ребёнок здоров. В приёмной семье девочку любить будут, баловать, игрушки покупать, в школу хорошую отдадут, кормить станут вкусно. Что Эля может дать? Ей себя не обеспечить толком. Жить – и то негде.

  Квартиру сняла с огромным трудом - убитую в хлам однушку, - никто беременной не желал сдавать. У Нади с Женей с младенцем не останешься, «бизнес» пострадает. Пришлось заплатить за полгода вперёд, оставить огромный залог, за регистрацию доплатить. Жить на что? Есть? Пить? Подгузники покупать? Глупая, глупая, считала, что денег у неё «куча»… Какая куча – на еду не хватит!

  – А можно отказаться, чтобы потом забрать? – встрепенулась Эля.

  – Можно, большинство так делают, а дети потом по детским домам сидят.

  – Почему?

  – А кому он нужен, если кукушка в любой момент объявится, – фыркнула медсестра.

  Кому нужен… Значит, нужно оставить так, чтобы был нужен. Здоровая, рыжая девочка быстро попадёт в хорошую семью, а Эле проблемы ни к чему. Не вскакивает она среди ночи, как соседки по палате, не прислушивается к дыханию, не берёт лишний раз на руки, в нужное время пеленает, держит бутылку со смесью, чтобы грудью не кормить.

  На пороге палаты появилась сияющая Маргарита Павловна, с двумя огромными пакетами и упаковкой подгузников наперевес.

  – Ну вот, а говорила-то, говорила, – приговаривала Маргарита Павловна, вынимая рыжеволосый кулёк из люльки. – Здоровая красавица! Как назвала? – обратилась к Эле, держа на руках девочку.

  – Никак, – насупилась девушка.

  – Это ещё почему? У человека должно быть имя.

  – Кто заберёт, тот пусть и называет.

  – Кошка ты блудливая! Тебе господь такое чудо послал, а ты его в чужие руки отдать хочешь?

  – На что я это чудо кормить буду? – взвизгнула Эля. – За садик надо платить, за школу, за еду, за квартиру, за всё!

  – Ничего, заплатишь. Заработаешь.

  – Заработаю, как же…

  – Так, я пойду, порешаю кое-что, переговорю, с кем надо, а ты имя дочери придумывай. Поняла меня? И чтобы без глупостей! Совсем из ума выжила? Чудо, считай, сотворила собственноручно, и отдать хочешь?

  – Собственноручно, – проворчала Эля. Руки-то тут причём, спрашивается… – И как мне тебя назвать? – она уставилась на сопящий кулёк. – Маша? Зина? Надя?

  – Ангелиной назови, – подсказала одна из соседок. – Вроде ангела. Раз чудо.

  – Нужно по святцам смотреть.

  – В честь святой назови, она помогать будет ребёнку.

 – А какие есть святые?

  Всей палатой вспоминали. Ксения – Эле не понравилось имя. Феврония и Матрона тем более, как и Иулиания. Кто сейчас ребёнка Иулианией назовёт? В жизни не запомнишь такое имя. Не выходило ничего с православными святыми…

  Может от того, что рождена она от мусульманина? По отчеству нужно выбирать… Джамиля Дамировна, например. Эля посмотрела на рыжий чубчик дочки, засмеялась. Джамиля! Вот смеху-то будет! И не собирается она отчество Дамира давать малышке. Зачем? Эля перед родами всё узнала, решила, что запишется как мать-одиночка – льгот и пособий больше, а помощь ей не лишняя.

  Нашла Серафима Саровского, чудотворца. Чудо-творец. Серафима – красивое имя, решила Эля, а сама Серафима согласилась, приоткрыв светло-голубые глазки.

  Полгода Эля как-то выживала, через месяц после родов устроилась уборщицей в рыбный магазин на первом этаже многоэтажки, где снимала квартиру её маленькая семья. С Серафимой сидела Надя, иногда Женя, реже Маргарита Павловна, которая посменно работала в больнице и вела приём в женской консультации.

  Вещи для Серафимы покупала через интернет, ношеные, старалась выбрать получше. Иногда везло, отдавали бесплатно почти новые, фирменные вещички. Коляску успела отхватить хорошую, а кроватку пришлось покупать. Ничего, кое-какие запасы из «кучи» оставались. Дочка росла здоровенькой, крепкой, не капризной.

  Правда, Эле часто казалось, что она не любит Серафиму… ведь ей должно хотеться держать на руках ребёнка, играть с ней, заниматься, а она хотела только спать и думала, где раздобыть денег - то на детское питание, то на одежду, то себе на сапоги – гулять подолгу в осенних невозможно холодно, даже шерстяные носки, подаренные Надей, не спасали.

  Тогда же Надя рассказала, что мама и Митька сгорели, она давно узнала от родителей, Эля беременная была, Женя запретила говорить, поэтому молчала. Эля проплакала половину дня, рыдала до икоты, потом проснулась Серафима, пискнула, напомнив о своём существовании, мгновенно вспомнилось, что заканчивается детское питание, пришлось кутать малышку, идти пешком за банками питания. В маршрутку не залезешь с коляской… И денег жалко.

  Когда не было «гостей», Эля приходила к Наде, отогревалась в тёплой квартире, смотрела на красивые шторы, обои и мечтала. До дома Файзулиных трёшке в панельной пятиэтажке Архангельска далеко, но ведь и Эля никогда не заработает на такую красоту. А вот шторы-то она сможет купить, и палас на пол, чтобы Серафиме не холодно было топать, когда начнёт ходить.