Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

Кивнув неподвижного замершему Антару, Остен вышел из залы, не удостоив больше Бжестрова ни взглядом, ни словом.

…Последующие несколько суток зачарованный Владетель провел в полном одиночестве, без пищи и воды. Разорвать привязанный к лапам шнур так и не вышло, и все, что оставалось Ставгару – устроиться подальше от двери, до предела натянув сдерживающий его повод. Все свое отчаяние, весь гнев на изменившего его колдуна Владетель выплеснул в первый же день, и теперь им овладела глубочайшая апатия. Еще недавно такие яркие стремления и чувства словно бы выцвели и растворились в воцарившейся под сердцем пустоте, и теперь Бжестров коротал часы почти в полной неподвижности. На сооруженную в зале, приспособленную для птичьих нужд, присаду Ставгар не обращал даже малейшего внимания, зато часто смотрел на открывающийся ему с облюбованного места клочок неба. Дни стояли ясные и сухие, но созерцание бегущих по бездонной синеве облаков или скользящего по полу и золотившего опилки солнечного луча не приносило Бжестрову успокоения, а лишь еще больше растравляло душу. Своим колдовством тысячник создал для него темницу, побег из которой был просто невозможен. Одним махом лишил всего – имени, речи, облика, но при этом оставил память и жизнь… Вот только зачем ему такое существование?

Ответа на этот вопрос Ставгар не находил, зато почти сразу же заметил, что за ним непрестанно наблюдают – в забранном густою решеткой оконце то и дело появлялось лицо неусыпно караулящего пернатого пленника Антара, но Бжестров не удостаивал его даже ответного взгляда. Что толку прожигать ненавистного тюремщика глазами, если даже сказать уже ничего можешь, а разгневанный птичий клекот вызовет у «Карающего» лишь слабую улыбку…

Цель же устроенной ему голодовки была ясна Владетелю с самого начала. В своей теперь уже прошлой – человеческой – жизни Ставгар более иных, подходящих для Высоких, забав, любил соколиную охоту и хорошо знал, как приучают к хозяину ловчих птиц.

Вначале пойманный молодняк морят голодом и не дают спать, а когда истощение и усталость того же ястреба или сокола дойдут до предела, прикармливают птиц мясом с руки, до тех пор, пока они не станут послушными человеческой воле. Древний и жестокий, но от этого не менее действенный способ применялся везде и всегда, но разве мог Бжестров, наблюдая за тем, как сокол бьет в воздухе цаплю, хоть на миг представить, что придет время, когда так будут приручать его самого?.. И если в своем, оставшимся прежним, разуме Ставгар не сомневался, то измененное тело во всем следовало привычкам беркута – одна растерзанная перчатка чего стоит! И это только начало, а если новая натура станет сильнее? Сможет ли он хоть немного сдерживать себя?

В таких невеселых размышлениях прошло несколько дней, а потом Ставгара вновь посетил Остен. Причем, в качестве гостинца тысячник вполне ожидаемо принес сырое мясо.

– Ну что, Владетель, обедать будешь?

От освежеванной заячьей тушки исходил будоражащий кровь запах свежей дичины, и Бжестрову нестерпимо захотелось впиться в принесенное ему угощение когтями и клювом, ощутить вкус нежного мяса… Но, пересилив разом взбунтовавшиеся чувства, Владетель так и не сдвинулся со своего излюбленного места. Лишь прикрыл глаза, дабы не видеть искушающую его дичь, а Остен недовольно качнул головой.

– Я знаю, что непривычно, но пойми – людская пища более тебе не подходит. Теперь от нее не будет никакого проку. Один вред.

Тысячник замолчал, выразительно глядя на устроившуюся прямо на полу птицу, но беркут в его сторону даже головы не повернул, и Остен, подойдя ближе, положил мясо прямо перед птицей.

– Послушай, Владетель, если бы я хотел позлорадствовать, то притащил бы тебе вместо обеда пару-тройку крыс: уж чего-чего, а этого добра в крепости хватает. Но я просто хочу, чтобы ты поел.

В этот раз Ставгар, повернув голову, коротко взглянул на тысячника, но тут же отвернулся вновь, а Олдер разом помрачнел:

– Я ведь уже говорил, Бжестров, что у тебя есть два пути. Либо ты ведешь себя разумно, либо я буду обращаться с тобой, как с бессмысленной тварью. Если ты не возьмешься за еду сам, тебя станут кормить насильно. Ты этого добиваешься?

На такое, слитое с предупреждением, увещевание беркут ответил презрительным криком, и Остен, вздохнув, позвал караулящего у дверей Антара.

– Иди сюда, помоги мне – наша пташка опять показывает свой норов!

…Немедля появившийся по зову тысячника «Карающий» попытался подойти к беркуту с другого бока, и Ставгар, смекнув, что его хотят загнать в угол, поспешил вывернуться из клещей, отбежав в третью сторону на всю длину привязанного к ногам повода. Во время этого маневра ему пришлось на миг повернуться к загонщикам хвостом – рука Антара тут же скользнула по встопорщенному птичьему оперенью, а Ставгар, ведомый уже чувствами и навыками беркута, немедля перевернулся на спину, выставив перед собою грозные когти.

Совладать с разъяренной птицей, чей клюв с одного удара дробит позвоночник зайцу, непросто, но амэнцы нашли выход и на этот раз. На беркута полетела мешковина – укутав птицу с головой, она на короткий миг заставила Бжестрова отвлечься от действий врагов, а «Карающие» в этот раз не упустили представившейся им возможности.

Несмотря на отчаянный клекот и окровавленную руку Антара – Ставгар таки умудрился поквитаться хотя бы с одним обидчиком, и даже толстая кожа перчаток «Карающего» не спасла – крылья упрямой птицы оказались спеленуты все той же мешковиной, а ноги обездвижены кожаными ремнями. Антар, недовольно бурча под нос тихие ругательства, теперь удерживал все еще недовольно клекочущего беркута в нужном для кормления положении, а Остен занялся отвергнутой Ставгаром дичью. Принеся плошку воды и напластовав снятую с заячьего бедра мышцу на маленькие куски, тысячник насадил одну мясную полоску на тонкую деревянную палочку и, обмакнув ее в воду, прищурившись посмотрел на своего пернатого пленника.

– Ну что, начнем трапезничать? Как там крестьянки в селах говорят – за мамку, за татку, за деда с бабкой?

Возмущенный крик беркута стал ответом на эту, более чем неудачную, с точки зрения Ставгара, шутку, а тысячник, перехватив птицу за раскрытый клюв, аккуратно пропихнул ей в глотку заранее заготовленный кусок мяса, который волей-неволей пришлось глотать.

– Вот и славно. Будем считать, что первую ложку ты съел за вашего князя Лезмета. А вот следующая будет… – выбирая, какую мясную полоску насадить на прут в этот раз, Остен ненадолго замолк, но потом, определившись с выбором, произнес, – за нашего Владыку Арвигена, – и в клюв беркуту быстро пропихнули еще один кусок дичины…

Далее все пошло уже по накатанной, и как ни противился Бжестров подобному кормлению, как ни сверкал сердито глазами на своих мучителей, в течение следующего получаса ему пришлось откушать мяса не только за князей всего Ирия, но еще и за Антара, за самого тысячника, и даже за своего родителя, вырастившего столь непутевого сына. Единственной, кого ни разу не упомянули во время этой принудительной трапезы, была Лесовичка, но Ставгар и без этого был унижен до крайности, а горечь от собственного бессилия мешалась в его естестве с ощущением ленивой сытости, да и сам вкус сырого мяса не вызывал в нем более отвращения, и это пугало Владетеля, подтверждая его худшие подозрения. Птичье тело жило собственными устремлениями и вкусами, не имеющими ничего общего с человеческими.