Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

А вот в ухватках Остена ничего не изменилось – он по-прежнему входил в выделенный Ставгару закуток без всякой опаски, но его беспечность была лишь маской, за которой прятались скорость и нешуточная сноровка. Когда беркут в первый раз кинулся на тысячника, то не смог задеть его даже кончиком когтя – Остен ушел с линии его атаки в последнее мгновение и словно бы без всяких усилий, да еще и уязвил Ставгара новой насмешкой:

– Какой же ты медлительный… Боюсь, даже в человеческом облике охотник из тебя был неважный!

Неделю назад беркут ответил бы на такое обвинение разгневанным клекотом, но теперь все было иначе – взъерошенная птица снова напала. Ставгару казалось, что уж теперь-то он не промахнется и вцепится когтями в ненавистное лицо, но в последний миг воздух вокруг тысячника задрожал эдаким маревом, силуэт Остена поплыл, утрачивая четкие очертания… И ровно через один удар сердца перед беркутом оказалось сразу два тысячника. Времени на выбор у Ставгара просто не было – он кинулся на ту мишень, которую счел настоящей, но его когти поймали лишь пустоту. Атака захлебнулась – не имея возможности маневра, беркут повалился на опилки встопорщенной и очень сердитой кучей перьев, а тысячник нарочито скорбно вздохнул:

– Это был простой отвод глаз… И когда ты уже хоть чему-то научишься, крейговец?

Ответить Ставгар, понятное дело, не мог… Да только признать, что с амэнским колдуном ему никак не тягаться, было выше отпущенных Владетелю сил, так что теперь большую часть времени он тратил на все новые и новые попытки найти у тысячника слабое место. Но, несмотря на все усилия, хотя бы немного зацепить ненавистного Остена у Бжестрова получилось лишь один-единственный раз, да и месть эта не принесла никакого удовольствия. Остен, зажимая распоротое до крови, несмотря на перчатку, запястье, лишь поморщился, и устало заметил:

– Ну и дурной же у тебя норов, Владетель… И когда только наиграешься?

И уже готовый праздновать победу Ставгар неожиданно ощутил жгучий стыд…

Меж тем время неуклонно бежало вперед, приближая приезд посланного за беркутом тысячника «Доблестных». Олдер, подозревая, что Арвиген вряд ли открыл своему посланцу всю правду о крейговском пленнике и тот вряд ли привезет необходимое, приказал изготовить для беркута клетку. Продолговатый ящик с двумя дверками-заслонками и стенками из прочных деревянных плашек был снабжен по краям двумя ручками и должен был послужить переноской для строптивой птицы – ограничивая беркута в движении клетка, одновременно, была призвана сберечь его оперение в целости и сохранности. Отнюдь не лишняя мера, учитывая самоубийственные кульбиты зачарованного Владетеля. А Остен за последние дни насмотрелся на них вдосталь.

Работа была закончена в три дня, а уже на следующие утро несший дозор на одной из башен Кабаньего Клыка «Карающий» доложил о приближающимся к крепости отряде. Услыхав новости, Остен не поленился сам подняться и наверх – прикрывшись рукой от солнца, он несколько мгновений всматривался в приближающийся конников, а затем, разобрав таки родовой герб на развевающимся над воинами штандарте, довольно хмыкнул и спустился вниз. Пора было приготовить беркута к путешествию.

Завидя клетку, Ставгар попробовал было воспротивиться, но Остен пресек его бунт в зародыше, а когда беркут оказался заперт в своем новом узилище, склонился к клетке и торопливо прошептал:

– В Милест тебя повезет тысячник Ревинар. Он из Знающих, но норов у него такой же дурной и вспыльчивый, как и у тебя. Если начнешь, наконец, думать головой, то смекнешь, что тебе надо делать… И еще – любой Одаренный всегда отличит природное от сотворенного…

Недовольство Арвигена летним походом коснулось лишь Олдера, обойдя Ревинара стороной – пока Остен поджидал Бжестрова в Кабаньем Клыке, тысячник «Доблестных» наслаждался жизнью в столице, и теперь притащил весь блеск и всю спесь Милеста аккурат на границу Амэна и Крейга. Оправившегося от раны и заметно посвежевшего за эти месяцы Ревинара сопровождали не «Доблестные», а его собственные – вооруженные до зубов и несущие на плащах герб хозяина – слуги. Сам же тысячник, отбросив воинскую куртку подальше, был разодет в соответствии со вкусами обитающих в Милесте благородных – богато украшенное мехом и золотым шитьем платье, цепь на шее и перстни на пальцах…

Всем своим видом Ревинар словно бы хотел подчеркнуть разность своего и остеновского положений. Это в последнем походе они были боевыми товарищами, что делили поровну и опасности, и ратную славу. Теперь же один из них оказался почти что в опале, и «Доблестный» искренне считал, что стоит теперь выше вынужденного гнить на дальней границе Олдера. Более того – если кривоплечий тысячник не хочет сидеть в этой дыре вечно, ему следует выступить в качестве просителя, дабы Ревинар замолвил за него словечко…

Мысль о том, что гордец Остен теперь должен будет искать его расположения, грела главу «Доблестных» не хуже огня в камине, да только встретивший гостей во внутреннем дворе крепости Олдер всю эту показную пышность словно бы и не заметил. Лишь глядя на едущего по правую руку от Ревинара, всадника, едва заметно скривился – так, точно раскусил что-то невероятно кислое. «Доблестный» потащил за собою в это путешествие еще и племянника – избалованного столичной жизнью и донельзя спесивого юнца… Вернее, это для Остена Мелир был самоуверенным молокососом, а для Ревинара и его приятелей «обладающим большими задатками и способностями Одаренным». Мелир действительно владел немалой колдовской силой, но, служа под крылышком любящего дяди, слишком привык к тому, что все достается ему легко и просто. Парень искренне считал себя избранником судьбы, и думал, что жизнь так и будет стелиться под его ноги, точно ковер, а воинская слава придет к нему сама собой – очень опасное заблуждение, как для обычного смертного, так и для колдуна…

Что же до Остена, то он мог простить многое, но только не спесивую дурь, а потому во время последнего похода тысячник посоветовал Ревинару сделать так, чтобы Мелир не попадался ему, Олдеру, на глаза – а то ведь может и пришибить сгоряча юное дарование, если оно вновь полезет туда, куда его не просят. «Доблестный» тогда хоть и упрекнул Остена в предвзятости, но его совету последовал, держа племянника подальше как от военных советов, так и от главы «Карающих», и то, что теперь Ревинар притащил Мелира за собой означало одно – приехавшим за пленником посланцам князя не известно не только о птице, но и о том, что Олдер прощен Владыкой Арвигеном.

Улыбка, осветившая в этот миг лицо Остена, была такой людоедской, что стоящий неподалеку от своего главы Антар вздрогнул и отвел взгляд. Гости же, пытаясь сохранить надменный вид, смотрели мимо кривоплечего тысячника, а потому не заметили опасности.

Молчание между тем затягивалось – скрестив руки на груди, Остен, стоял у входа в оружейную, всем своим видом показывал, что не собирается первым рассыпаться в любезностях, и Ревинар, вздохнув, заговорил:

– Рад видеть тебя в здравии, Остен. Я и мой племянник прибыли сюда по воле Владыки.

Брови Олдера сошлись на переносье:

– И тебе здоровья, Ревинар. Кстати, что тебя задержало в пути – я ожидал вашего появления еще с позавчерашнего дня.