1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Закончив эмоциональный спич, усатый автомобилист ещё раз принёс Маяковскому свои извинения и, попросив его скорее закончить новый чертёж, вышел из кабинета.

— Милейший господин этот Адольф, — сказал Шкловский, приводя гимнастёрку в порядок. — Голова золотая… ей-богу, такой умница!

— Ладно, давайте работать, правда, — вздохнул Брик; лицо его всё ещё было пунцовым. — И давно мы что-то не собирались. Так что приглашаю ко мне. Нынче пятница, завтра выходной. Выпьем, в карты поиграем…

— В дурачка-а-а-а-а! — простонал Виктор, сквозь мигом вернувшиеся слёзы глядя на Маяковского.

Тот зарычал, а приятели опять захлебнулись хохотом.

В четверг Феликс Юсупов пригласил Григория Ефимовича в ресторан. Очень кстати: последнее время и Матрёна, и Акилина попрекали пьянством, вино давали неохотно. Всё верно, аккурат посреди Рождественского поста сорвался Григорий и уже две недели пил. С утра принимал стаканчик тягучей мадеры, потом, коли отправлялся куда — добавлял ещё то здесь, то там. И ввечеру, воротясь домой, недопитую с утра бутылку приканчивал непременно. Страх-то иначе как залить?

А тут подвернулся Феликс. Они виделись теперь едва не каждый день — подолгу разговаривали, ездили в гости по знакомым друга дружки, развлекались… Маленькой князь уверял, что благодаря старцу чувствует себя много лучше, и всё норовил угостить. Насчёт ресторанов он был большой дока, и потчевали в его компании славно. Да разве мудрено угодить Григорию? Особых яств не требовал — за отсутствием привычки к излишествам; опять же, держал пост, от безысходности нарушаемый лишь вином.

Сегодня он последний раз встретился с Ронге в укромной квартирке на Гончарной улице. Последний — это до Рождества, потому как вроде всё они с австрияком обсудили. Всё разобрали, разложили по полочкам: как с мамой-царицей разговаривать, как до папы-царя донести мысль о мире скором.

Лиля крепко помогала — счастливо повстречал её Григорий тогда в поезде! И как переводчица помогала, и как женщина: объясняла двум мужчинам, на что скорее откликнутся другие женщины — государыня Александра Фёдоровна и подруга её, фрейлина. Танеевой-Вырубовой в плане Ронге тоже важная роль отводилась. Григорию-то никак невозможно с мамой долго общаться, зато Аннушка с нею каждый день с утра до ночи. Тут словечко скажет, там намекнёт… Глядишь, мама скоро и запомнит, что нужно, и в нужную сторону размышлять станет: как хорошо выйдет, когда Россия с Австрией замирится, а там и с Германией.

Про гибель тысяч русских пленных на стройках должна была узнать царица. Узнать правду про потери на фронте — уж, почитай, миллиона четыре убитыми и ранеными. Про то, как турки христиан режут. И про то, что англичане в Азии творят, какие козни строят, в глаза улыбаясь России — союзнице своей… Переболеет мама всем этим, отплачет — и с тем к папе придёт. Ей-то папу не впервой уговаривать, да и Григорий, мушка малая, помочь готов. Всего ничего подождать осталось! А к Рождеству-то всяко будет оказия — в Царское съездить. Время праздничное, подарки полагается дарить. Вот и случай…

Звал Юсупов в ресторан «Кюба», да Распутин отказался. Неуютно ему становилось от взглядов публики тамошней. Взгляды эти Григорий даже затылком чуял: кто при встрече глаза прятал или глядел заискивающе — будто кинжалом колол в спину, стоило лишь отвернуться. Пришлось мотору Феликса недалеко от Гороховой первую остановку сделать — на углу Владимирского проспекта с Кузнечным переулком.

Довелось Григорию в паломничестве побывать на берегу Галилейского моря в деревне Кфар-Наум, переиначенной римлянами в Капернаум. Там Иисус ходил по воде, аки посуху, и страждущих водой исцелял. А в России охочие до выпивки острословы вроде Куприна с Чеховым окрестили капернаумами третьеразрядные ресторации: там лечили душевные раны вином и водочкой.

В такой вот капернаум под вывеской «У Давыдки» и зазвал Григорий Распутин князя Феликса Юсупова. Ошалевший буфетчик провёл нежданных высоких гостей через общую залу — мимо занюханных чиновников, газетных репортёров и полупьяных армейских офицеров. В единственном кабинете помещались только неопрятный стол и диван с отвратительной зелёной обивкой. Окно комнатёнки выходило в запущенный двор, совсем тоскливый в декабрьских сумерках, и Григорий с Феликсом скоро бежали прочь от этой тоски.

Прокатились по Владимирскому до угла с Невским и свернули влево. К «Палкину» заезжать не стали — золота в клубе больно много и выкрутасов, не то настроение нынче. Rolls-Royceкнязя в несколько минут доставил их по Невскому на Большую Конюшенную, в судаковский «Медведь». А уж оттуда по настоянию Юсупова двинулись на «Виллу Родэ». Григорий согласился, примолвив, что на вилле-то не бывал ещё ни разу.

Путь хоть и лежал на столичную окраину, да вышел недолгим. Через Конюшенную площадь выехали к Марсову полю. Звать Григория в «Привал комедиантов» Феликс не стал: нечего им вдвоём в «Привале» делать. Остался позади Троицкий мост — и стрелой Каменноостровского проспекта помчались они через всю Петроградскую сторону, на север.

Город кончился. Переезжая Малую Невку, князь потыкал пальцем влево, в сторону Крестовского острова, и похвалился, что с Дмитрием Павловичем упражняется порой на тамошнем стрельбище.

— Неловко получится, когда произведут меня, наконец, в офицеры, а я и стрелять не умею, — пояснил он. — Всё же по нынешним временам без оружия мужчине как-то не comme il faut.

С этими словами Феликс вынул из кармана пажеского пальто «браунинг» и повертел под носом у Распутина. Пистолет точь-в-точь походил на тот, что оставила на Гороховой дамочка с кроличьей муфтой, и привычный комариный звон засвербел у Григория в голове. А Юсупов, налюбовавшись блеском воронёной стали, спрятал «браунинг» обратно и спросил:

— А вы неужели без оружия ходите? На вас теперь охотников много!

Григорий нахмурился.

— Нет у меня оружия, потому как не городовой, — повторил он то же, что Акилине сказывал. — И тебе баловство это ни к чему. Человек с человеком завсегда договориться могут.

— А эта, которая вас ножом пырнула? — усмехнулся Феликс. — Много вы с ней сказать успели?

Миновали Каменный остров и мост через Большую Невку. Мотор выкатился на Выборгскую сторону. Дай Феликсу волю — и Rolls-Royce, не останавливаясь, унёсся бы в Чухландию, как ещё с петровских времён прозывались тамошние края.

Последние два десятка лет вдоль Финляндской железной дороги, окрест Выборгского шоссе и по берегу Финского залива петербуржцы охотно покупали дачи. Многие оседали здесь на постоянную жизнь целыми семьями, превращаясь в зимогоров. Ланская, Удельная, Озерки, Шувалово, три Парголова, Юкки, Заманиловка, Кабаловка, Старожиловка, Левашово, Сестрорецк и Белоостров… Эти городки, растянувшиеся на сорок вёрст от столицы, и есть Чухландия — или Финляндия русская.

Финляндия же настоящая, финская, начинается за белоостровской таможней. Оллила, Келломяки, Куоккала, Терийоки, Новая Кирка и дальше до Выборга, и ещё дальше — до Риихимяки и самого Гельсингфорса… Мчать и мчать! Но княжеский шофёр остановил автомобиль, не доехав даже до Чёрной речки. И оказались Распутин с Юсуповым в Новой Деревне, на Строгановской улице, перед «Виллой Родэ».