Питомник - Полина Дашкова

— Да, ничего, — кивнул эксперт.

— Молодая, интересная, одинокая. Отличная хозяйка, чистюля,рукодельница, — Бородин задумчиво взглянул на эксперта, — знаете, женщины,которые вяжут ажурные скатерти, должны отличаться спокойствием и терпением.

— Вот это как раз могло вывести из себяпсихопатку-племянницу, — заметил эксперт.

— Восемнадцать ножевых ранений, — Бородин покачал головой, —так убивают во время дикой, пьяной драки, после громкой ругани. Как правило,жертва сама провоцирует убийцу и, конечно, сопротивляется, кричит. — Такубивают психи, маньяки, — криво усмехнулся эксперт и выпустил аккуратноеколечко дыма. — А если первый удар был нанесен неожиданно и попал в сердце, то нетни крика, ни сопротивления.

— Сразу в сердце может попасть человек, который знает, гдеоно, — проворчал Бородин, — и рука должна быть точной, сильной. Конечно,возможны всякие случайности.

— Вольно же было рисковать, брать домой ребенка, который долженнаходиться в специальном учреждении, — эксперт пожал плечами и выпустил сразутри колечка дыма. — Знаете, с каждым новым насильственным трупом я все большеубеждаюсь, что у нас восемьдесят процентов населения страдает слабоумием.Совершенно бредовое убийство.

— Бредовое… — эхом отозвался Илья Никитич, — слушайте, апочему все-таки жертва не кричала, не сопротивлялась?

— Вы меня спрашиваете? — поднял брови эксперт.

— Да нет, себя, — улыбнулся Бородин, — просто размышляювслух. Соседи говорят, вечером и ночью было тихо. И в квартире никаких следовборьбы…

— Малышка сначала напоила свою любимую тетушку клофелином, апотом уж стала резать, — хмыкнул эксперт, — впрочем, для слабоумной это слишкомхитро. Вскрытие покажет. Следы на посуде если и были, то милая детка все вымыла— пол, посуду. А может, она симулирует слабоумие? Хотя столько раз ударитьножом, это надо быть не просто психом — настоящим зверюгой. Вообще, чушьполная.

— Чушь, — кивнул Бородин.

Убитая, Коломеец Лилия Анатольевна, пятьдесят девятого годарождения, жила одна, детей не имела и, судя по паспорту, замужем никогда небыла. Работала художником-дизайнером на игрушечной фабрике. В коробке сдокументами лежало свидетельство о смерти Коломеец Ольги Анатольевны,шестьдесят второго года рождения. Дата смерти — тридцатое июня восемьдесятдевятого года, причина — суицид. Тут же имелось свидетельство о рожденииКоломеец Людмилы Анатольевны. В графе «отец» стоял прочерк. Илья Никитичобратил внимание на дату: шестое июня восемьдесят пятого года. То есть вчераЛюсе исполнилось пятнадцать.

— Люся, сколько тебе лет? — спросил он, не надеясь услышатьответа. Однако девочка произнесла громко и четко:

— Четырнадцать.

— А когда у тебя день рождения?

— Не знаю, — голова ее ушла в плечи, лицо ничего невыражало.

— Врет, — прошептал на ухо Бородину лейтенант Телечкин, —адрес знает и год рождения знает, не могла она забыть день и месяц, точно, немогла, вообще, она не такая психованная, как хочет казаться.

Бородин взглянул на него с интересом, молча кивнул и опятьобратился к Люсе:

— Ты что, лук ела? Очень сильный запах. — Нет. Я лукомголову мажу, чтоб волосы лучше росли.

— Это кто тебя научил? Тетя?

— Нет, фельдшерица у мамы Зои.

— А кто такая мама Зоя?

— Кто? — испуганным шепотом переспросила девочка.

— Ну, ты только что сказала: мама Зоя.

— Я не говорила, я не знаю, спросите тетю Лилю, — глаза ееметались, веки дрожали, лицо стало багровым.

— Тетя Лиля умерла, — мягко произнес Бородин, — ты же самасказала, что убила ее. Может, ты расскажешь, как ты это сделала?

— Никак.

— То есть ты ничего не помнишь?

— Помню.

— Что именно?

— Я убила тетю Лилю. Люся плохая. Воняет.

— Ну, пойдем, ты мне покажешь, как все случилось.

Девочка замерла, как будто перестала дышать.

— Люся, пойдем на кухню.

— Нет. Я боюсь.

— А убивать не боялась?

— Нет! — громко прошептала девочка и тут же бессильнооткинулась на спинку стула, закрыла глаза и быстро забормотала:

— Не надо, пожалуйста, нет… кровь… я боюсь… не надо, ейбольно… — Лицо ее побелело, губы продолжали шевелиться, но уже беззвучно.

Трассолог подошел к столу, потянулся к конфетной коробке,чтобы снять отпечатки. Люся дернулась, словно ее ударило током. Илья Никитичсдвинул брови и помотал, головой, трассолог молча пожал плечами и удалился накухню. В комнате повисла тишина. Девочка сидела с закрытыми глазами и беззвучношевелила губами.

— Люся, ты любишь шоколад? — ласково спросил Бородин.

Она встрепенулась, открыла глаза и принялась опять заплетатькосичку из бахромы.

— Тебе подарили конфеты, а ты даже не попробовала. — ИльяНикитич прикоснулся к коробке.

— Не трогайте! — крикнула Люся и густо покраснела.

— Почему?

— Это мое! Мне подарили!

— Кто?

— Один человек, — она тряхнула головой и кокетливо поправилаволосы.

— Как его зовут?

— Не скажу.

— Он приходил вчера вечером и подарил тебе на день рожденьяконфеты и цветы? Люся вдруг вскочила, резко вскинула руки, как будто собираласьнаброситься на Бородина, но всего лишь прижала ладони ко рту, рухнула назад, настул, и замерла. Больше она не произнесла вообще ни слова.

Прибыла бригада скорой психиатрической помощи. Люся покорноделала все, что ей говорили: умылась, оделась. Вещи ее, широкие светлые джинсыи синяя футболка, были аккуратно сложены на стуле в маленькой комнате, узастеленной кровати. Ни на какие вопросы она не отвечала, как будтоокончательно разучилась говорить. Лицо ее побледнело до синевы, глаза смотрелив одну точку, не моргая, движения были вялыми, замедленными. Санитар помогалей. Окончательно собравшись, она встала посреди комнаты, грызя ногти и ожидаяследующих приказаний.

— Что вы можете о ней сказать? — спросил Илья Никитичпсихиатра, энергичную молодую женщину, когда та задержалась на лестничнойклетке, прикуривая.