Старые письма - Даниэла Стил

Посвящается Великим Влюбленным и маленьким балеринам, чьинеповторимые образы запечатлелись в моем сердце навсегда. И с особой любовьюпосвящается Ванессе – обожаемому чаду и непревзойденной танцовщице. Пусть жизньбудет к тебе снисходительна, терпелива и добра.

От всей души

Д. С.

Посылку доставили поздним хмурым утром за две недели доРождества. Тщательно упакованная и перевязанная бечевкой, она стояла наступеньках крыльца, когда мы с детьми возвращались домой. По дороге детизадержались, чтобы поиграть в парке, и я следила за ними, сидя на скамейке иснова и снова возвращаясь мыслями к ней. Со дня похорон миновало уже большенедели, но я по-прежнему постоянно думала о ней. Ее прошлое так и осталось дляменя тайной, о которой можно было лишь догадываться, потому что ключ к разгадкеона унесла с собой. И теперь я больше всего на свете жалела, что не потрудиласьрасспросить ее, пока была такая возможность, – почему-то это казалось мненеважным. В конце концов, разве для такого старого человека могут быть важнымикакие-то мелочи из давнего прошлого? Тогда я всерьез полагала, что знаю про неевсе.

Моя бабушка до конца сохранила живой, ясный взгляд и даже ввосемьдесят лет все еще азартно гоняла со мной на роликовых коньках, пеклавосхитительные пирожные и общалась с детворой в нашем городке уважительно и наравных – как будто рассчитывала на их взрослое, серьезное понимание. Она былаочень мудрой – и в то же время забавной, и дети искренне ее любили. Иногда онаподдавалась на уговоры и показывала удивительные карточные фокусы, чемприводила их в полный восторг.

Она обладала приятным голосом, играла на балалайке и пелакрасивые и протяжные старинные русские песни. Впрочем, она напевала всегда –пусть даже невнятно и вполголоса – и была настоящей непоседой. До самыхпоследних дней она сохранила подвижность и изящество, а также любовь и уважениевсех, кто был с нею знаком. Я удивилась, когда в день похорон церковь до отказазаполнила толпа ее сверстниц. И тем не менее никто из нас не знал, кем же онабыла прежде, и как прожила детство и юность, и из какого неведомого,невероятного мира она пришла. Было известно, что она родилась в России,перебралась в Вермонт в тысяча девятьсот семнадцатом году и вскоре вышла замужза моего деда. И мы воспринимали ее постольку, поскольку она являлась частьюнашей жизни. Это нередко случается со старыми людьми – окружающим кажется, чтоони всегда были такими вот стариками.

Получалось, что никто из нас так и не знал ее по-настоящему,и теперь я могла лишь мучиться от неразгаданных тайн. Ну почему, почему яспохватилась так поздно? Почему не потрудилась получить ответы на свои вопросытогда, когда еще было кому их задавать?

Моя мама скончалась десять лет назад, но я не думаю, что оназнала эти ответы, – скорее, ей вообще было спокойнее их не знать.

Моя мать очень походила на своего отца – серьезного,рассудительного мужчину, истинное воплощение сурового уроженца Новой Англии,каковым он на самом деле не был. Тем не менее и отец, и дочь поражали своеймолчаливостью и сдержанностью. Оба не болтали понапрасну, не совали нос в чужиедела и никогда не снисходили до интереса к чужим тайнам и загадкам. Мама былачрезвычайно практичной женщиной, твердо знала, чего ей надо от жизни, и никогдане стремилась преодолеть раз и навсегда установленных границ собственного мира.Пожалуй, с ее образом лучше всего сочеталось слово «солидный» – в полнуюпротивоположность ее матери, которую я звала Грэнни Энн[1].

Грэнни Энн была настоящим чудом. Она казалась эфемернымсозданием из цветочных лепестков, крылышек фей и искрящейся волшебной пыльцы.Трудно было бы найти двух других столь не схожих меж собой женщин, и не мать, абабушка притягивала меня к себе как магнит, завоевав детское сердценеизъяснимыми лаской и теплом. Именно Грэнни Энн я любила больше всех на свете,и по ней я так отчаянно тосковала в хмуром, заваленном сугробами парке, непонимая, как мне теперь жить. Ей было девяносто лет, и десять дней назад онаушла от меня навсегда.

Мама умерла в пятьдесят четыре года, и я искренне горевала изнала, что мне ее будет не хватать. Без нее жизнь грозила утратить некуюнеколебимую, надежную опору, которая в моих глазах была неразрывно связана сотчим домом. Не прошло и года, как отец взял в жены ее лучшую подругу, но этоне стало для меня неожиданностью или потрясением. Ему исполнилось шестьдесятпять лет, у него было слабое больное сердце, и кто-то должен был скрашивать егоодинокие ночи и готовить для него домашние обеды. Я не обиделась на него. Я всепонимала. Я никогда не считала свою мать исключительной и неповторимой. Но чтокасалось Грэнни Энн… Без нее мир в моих глазах утратил половину своегоочарования. Я не могла представить себе, что больше не услышу ее напевных,тягучих русских песен… Не важно, что она уже много лет не играла на балалайке.Вместе с нею меня покинула способность удивляться, жить в ожидании чуда. Яотдавала себе отчет в том, что моим детям не дано понять тяжести этой утраты.Для них она была всего лишь забавной старушкой с добрым взглядом и смешнымакцентом… но не для меня. Я слишком хорошо осознавала, какие важные вещипотеряны для меня – навсегда, без возврата. Она была воистину выдающейсяличностью с великой и загадочной душой. Человек, повстречавшийся с нею,запоминал ее на всю жизнь.

Коробка так и осталась стоять нераспакованной на кухонномстоле, пока мы с детьми обсуждали, что приготовить на обед, и пока я готовила,а они смотрели телевизор, чтобы скоротать ожидание. В тот день я успелапобывать в супермаркете и купить все необходимое для рождественских пирожных,которые мы собирались готовить. Дети решили посвятить этому весь вечер, чтобына следующий день взять лакомство в школу и угостить своих учителей. Кэтивздумалось испечь настоящие кексы. Но Джефф и Мэттью твердо стояли на своем:только рождественские колокольчики с разноцветной пудрой. Мы сочли этот вечерсамым подходящим потому, что мой муж, Джефф, уехал из города. Деловые совещанияв Чикаго продлятся еще целых три дня.

Он ходил со мной на похороны и был полон сочувствия и тепла.Джефф догадывался, как много она для меня значила, однако пытался утешать менятем, что человеку не страшно уйти после столь долгой и достойной жизни, что этогрустно, но закономерно. Признаться, меня подобные рассуждения не трогали. Ну ичто с того, что ей было девяносто лет, все равно эта смерть казалась мневопиющей несправедливостью.

Даже в девяносто она все еще оставалась привлекательной. Еедлинные густые волосы по-прежнему спускались до талии, заплетенные в тугуюкосу, которую укладывали в красивый тяжелый узел по торжественным дням. Этаприческа оставалась неизменной всю ее жизнь.

Она и сама оставалась неизменной, насколько я ее помню.Прямая спина, изящная фигура и живые синие глаза, чей взгляд никого не оставлялравнодушным. Это она научила меня готовить то сладкое пирожное, что мысобирались печь сегодня с детьми. Только она пекла его словно танцуя, легко ибесшумно передвигаясь по кухне на своих роликовых коньках. Сколько раз ясмеялась и плакала над ее забавными или грустными историями из жизни балерин ивеликих князей…