Будущее в твоих глазах - Goldy Circe

исправляется Лора, чуть смеясь бывшей привычке военного медика. Теперь они все гражданские, и прошлые титулы канули в Лету, хоть поверить в это всё остаточно сложно. — Иди, я присмотрю за Никой и Алексом, если они вернуться раньше, — Кирштейн благодарно кивает и направляется к задней двери.

Дом у капитанов чуть меньше, чем дом у моря, который Жан и Киа купили почти десять лет тому назад, но тем не менее он очень уютный. Во всём чувствуется свой характер и чистота, хоть порой можно заметить разбросанные детские игрушки — элемент гостевого хаоса. Пройдя через жаркую кухню, где всего пару минут назад испекся десерт, Жан поднимается по небольшим ступенькам и выходит к лестнице на второй этаж, чуть не сталкиваясь с Катриной, Леви и детским садом.

— Дядя Жан, а мы с Алексом сплели венки из полевых цветов! — радостно возвещает Николь, замечая нового непросвещённого взрослого. Кирштейн улыбается, оглядывая Нику и сына. Венок красуется на макушке Вина — прозаично, самый старший терпит нападки меньших братьев с завидным стоицизмом. Но они все счастливые. Даже Эрвин подспудно улыбается.

— У вас отлично получилось. Вин, тебе очень идёт, — кивает Жан, направляясь к лестнице. — Олив, Алекс, не шалите и слушайтесь дядю Леви и тётю Кáту, мы с мамой сейчас придём…

Аккерман шутливо цокает, призывая разыгравшихся детей к порядку:

— Тц, меньше слов — больше дела. Дружно идём на задний двор.

Жан замирает на мгновение, оперевшись на перила. Смотрит, как ребятня податливо следует за капитанами, как Олив шутливо пихает в бок Вина, сообщая мальчишке что-то смешное; как Катрина по привычке придерживает Леви за локоть, идя по ступенькам — отклик прошлого, когда Аккерман едва мог пройти из-за изувеченного колена; и как Леви тепло улыбается в ответ на этот жест.

Но на втором этаже раздаётся тихий смех, и Кирштейн, быстро проморгавшись, идёт наверх. Знаючи курсирует по коридору к комнате, рядом с которой, прислонившись к стене, скучающе стоит Фалько Грайс — белобрысый возмужавший юноша. Жан смекает, отчего Фалько выставили из спальни: наверняка, Киа кормила одиннадцатимесячного Тео.

— Неужели вам с Габи не в тягость сидеть с ним? — шутливо уточняет Кирштейн, обходя Фалько и берясь за ручку двери. — Всё веселье пропускаете, молодежь.

Юноша с вызовом улыбается:

— Габи хочется больше “практики” с ребёнком, чтобы познать эту науку. А я тоже не прочь. Он такой…

— Тео у вас тихий, так что это несложно… — дверь вдруг открывается и на пороге появляется взволнованная быстро шепчущая Габи. Волосы, собранные в пучок, растрёпаны, в руках пара погремушек. — Заходите, мы тут подождём, — девушка выскальзывает в коридор и приотворяет дверь, давая Жану пройти. Кирштейн оглядывает влюблённую парочку беглым взглядом, прежде чем потянуть ручку на себя и, слыша их шутливые перепалки, снисходительно улыбается. В конце концов, когда-то они все были такими: ехидными, колкими, едва умеющими выражать своё “люблю” иначе, более здраво.

Киа оглядывается на вошедшего мужа и чувствует, как невольно, но так правильно уголки губ идут вверх. На руках — маленький человечек в пестрой пижаме вердепомового цвета. Голова Тео уже покрылась кудрявыми русыми волосами, отчего мальчик напоминал солнце — их маленькое солнце. Сейчас же малыш прижался щечкой к материнскому плечу. Глаза прикрыты, рот едва пускает пузыри, маленькие ручки прижаты к груди. И Кирштейн соврёт, как последний торгаш, если скажет, что его сердце не пропускает удар от этой милой картины. Сколько бы он ни видел её с детьми, всякий раз это что-то необъяснимо новое.

— Он только задремал, — шепчет Киа, когда Жан подходит ближе. Мягко, едва уловимо касается подушечками пальцев маленькой ушной раковины — такой розовой и миниатюрной, будто Тео не ребёнок, а игрушка из фарфора.

— Солнце, у тебя талант к ремеслу Морфея, иначе я не могу это объяснить, — тихо выдыхает Кирштейн, подаваясь вперёд и осторожно целуя жену в висок. Она улыбается, едва покачивает сопящее чудо. — На моих руках что Олив, что Алекс, что Тео вечно хихикают и куролесят…

— Просто ты больше пытаешься их рассмешить, чем усыпить, — едва слышно замечает она, произнося это одними губами. Тео расслабленно дышит — мерно и ровно. Кажется, если долго смотреть, то любого начнёт клонить в сон. Киа отходит к кроватке, что они одолжили у капитанов. Жан с любовью следит, как она осторожно опускается, укладывая сына на подготовленную лежанку. У Кии явно есть скрытые познания сонного ритуала. Или она просто замечательная мать. Жан лишь тепло улыбается — он уверен в обоих вариантах.

Габи и Фалько уверяют их вновь, что следить за Тео им вовсе не в тягость, потому Кирштейны возвращаются на задний дворик. Тем временем все уже рассаживаются за столом, больше руководствуясь семейностью. Аккерманы на правах хозяев располагались во главе. Леви, проследив за тем, чтобы все дети дошли до родителей, заваривал чай в хитроумном устройстве, что в Хизуру именовали самоваром. Огромный округлый шар, в который заливалось до дести литров воды — на всё собрание хватит.

— Пап, давай помогу, — пока Леви с самым серьёзным видом пытался дотянуться до верхушки аппарата, чтобы водрузить заглушку, за спиной возникает Вин. Аккерман кивает, отходит, смотря, как Винни быстро встаёт на носочки и водружает металлическую пластину на место. С улыбкой оборачивается на отца. Леви нежно трёт его плечо.

— Ещё год и ты нас с мамой перерастёшь уж точно, — Вин со смехом лезет “бодаться”, Леви смеётся, перехватывая юнца.

— Ты сам говорил, что дядя Кенни был высокий. И мамин брат Виктор тоже.

— Тц, — шутливо цокает Аккерман. — Правильно, умник. Так что расти на здоровье. И садись рядом с сестрой…. Скитс, нельзя брать со стола! Жан Кирштейн, уйми своего пса.

Ретривер задорно гавкает и убегает из-под пристального взгляда капитана, утыкаясь в ладони хозяина.

— Есть унять пса, капитан, — шутливо отзывается Жан. Скитс виляет хвостом, стыдливо клонит носом, словно признаёт свои грехи. Покрутившись, ложиться в ногах у Оливии, что сидит на стуле рядом. Олив тут же стаскивает со своей тарелки заготовленный кусок курицы и кидает любимцу. Ловит взгляд отца, замирает, всё также наклонившись. Жан прищуривается, но на его руку ложится ладонь Кии. И переглянувшись с женой, Кирштейн с улыбкой откидывается на спинку стула.

Скист тем временем рассматривает обувь под столом. Конечно, больше его завораживает трость капитана — в этом он со своим младшим хозяином был схож — но ретривер решил не помышлять об этом. От Леви пахло решительностью. Рассматривать ботинки было не так рискованно.

Рядом с хозяевами сидели Спрингеры — Конни, что при встрече всегда чесал Скитса за