Будущее в твоих глазах - Goldy Circe

В столь волнительный момент Киа не может дифференцировать, что это — удивление и страх или удивление и восторг. Холодок въедается под кожу.

Не “цветочница”. Старше. Плоха в готовке. Бесприданница. Едва ли лучший выбор такой замечательной партии, как Кирштейн.

— Так что прошу любить и жаловать, моя чудесная невеста и моё яркое солнце — Киа… — завершив хвалебную оду, Жан, явно довольный сказанным, победно улыбается, смотря на матушку.

Видáль прочищает горло и с почтительным кивком протягивает букет:

— Очень приятно с Вами познакомится, го…спожа… — она не успевает договорить: сбито выдыхает, едва понимая, что случилось. А госпожа Кирштейн уже обнимает её крепко-крепко, будто к сердцу прижимая.

— Мария, милая, зови меня Мария или мама, — смеясь, женщина с улыбкой отстраняется и берёт лицо Видáль в свои ладони, вынуждая девушку чуть наклониться к ней. — Я очень тебе рада, Киа. Как хорошо, что у Жанчика был кто-то, на кого он мог положиться. И я очень надеюсь узнать поближе столь дорогого моему сыну человека. А теперь, не стойте на пороге, милые мои, проходите в дом. Говард, что же ты стоишь, помоги, пожалуйста, с этим мешком. Ох, вы скупили целый рынок!.. Что, Жанчик? Киа тебя надоумила? О, как это мило. Дорогая моя, спасибо тебе. Проходите на кухню, я заварю чай…

Жан блаженно улыбается, смотря в косой дощатый мансардный потолок. Свет скользит по стенам, наливая комнату утренним флёром бодрости. А Кирштейн счастлив, потому что всё сложилось, как они с Кией и мечтали.

После чая был неумолимый, но вкусный обед, за обедом — тёплая беседа. Мария выспрашивала у Кии всё, что могла: от её родины в Стохисе, смерти её матери при родах, отца — на экспедиции, до любимых цветов и тем, как высаживать розы. Напряжение, что едва коснулось столовой комнаты поначалу, спало окончательно. И разговор полился мерной рекой, блуждающей по ровному полю, впадая в великое море, называемое доверием. И госпожа Кирштейн узнала, как впервые судьба столкнула её сына с этой девушкой: это облачается в волю капитанов, что на тренировке перед экспедицией ставят по одному солдату из своих отрядов в пару на короткую дистанцию. По традиции считалось, что первый прогон определяет всё — оттого капитаны выбирали лучших из отрядов. Дита Несс поставил на Жана, Катрина Бишоп — капитан второго ударного и жена Леви — усмехнулась и выбрала Кию. Финишную прямую они пересекли вровень. В тот момент ухмылка Жана перерастает в уважительную улыбку, а Видáль перестаёт прищуриваться, ведь видит в нём что-то большее, чем человека с запасом мешка острых шпилек.

После обеда, Киа подорвалась помочь Марии с тарелками.

— Милая, сиди, отдохни с дороги, — упорствовала госпожа Кирштейн, но Видáль с улыбкой качала головой.

— О, это совершенно несложно…

— Раз несложно, предоставьте это мне, — вдруг поднялся Жан и ловким движением сгреб блюда, не давая дамам опомниться. Затем коротко поцеловал Кию в щёку. — Тебе правда не повредит отдохнуть, солнце…

Она едва хмурится:

— Жан, я правда не устала.

— Очень рад это слышать. Может, тогда сходим вечером на ярмарку? — спросил Кирштейн, игриво подмигивая, перед тем как улыбнуться её улыбке и исчезнуть в кухонных дверях. Киа опустилась на стул, смотря ему вслед. А Мария снова начала расспрашивать невестку обо всём и вся…

Жан вновь тянется в кровати, блаженно прикрывая глаза. Косточки чуть хрустят, но воспоминания о причинах перевешивают последствия.

Вечерняя ярмарка встретила их буйством красок и звуков. И казалось, это именно то, что нужно солдатам, вернувшимся после битвы Неба и Земли. Трост когда-то бывал таким: наполненным живостью, украшенным цветастыми флажками, яркими палатками с разнообразной снедью… но покидая Парадиз, перед глазами разведчиков стояла лишь пыль и дым пожарищ, а то, во что Эрен обратил добрые две трети мира, тоже не вселяли больших надежд. В конце концов, приятно было убедиться в собственной неправоте.

Жан лавировал в толпе, как форель в воде, быстро и точно оценивая плотность и поток, а за руку он тянул следом Кию. Где-то позади, вызвавшись быть особняком от молодых, медленно плыла госпожа Кирштейн в платье кирпично-красного цвета.

— Два яблока в карамели, пожалуйста! — Жан вырулил к яркому прилавку и с улыбкой расплатился за лакомство. Затем вновь нырнул в толпу и возник прямо перед Видáль. — Яблоко в карамели для самой красивой девушки в мире.

Киа рассмеялась. Как это на него похоже… мимолётные комплименты, искренность в янтарных омутах…

Но когда она потянулась к сласти, Кирштейн шутливо отступил на полшажка.

— Могу я попросить поцелуй благодарности? — тихо спросил мужчина. Вокруг было шумно — толпа бурлила радостными воскликами и гамом собрания, будто улей. Однако Видáль слышала его, даже слишком хорошо слышала. — Хотя бы в щёку, солнце?

Касаться Жана приятно. Он ласков и отзывчив, даже если раздражён или излишне расстроен чем-то извне. Близость с ним напрашивается сама собою столь естественно — взять за руку, нежно огладить плечо, проходя рядом; чмокнуть в щёку, в нос, мягко поцеловать в губы или шею, обнять, в конце концов.

Но люди не умеют читать мысли друг друга, потому Жан особенно ценил в Видáль, что они могли говорить о своих желаниях. Могли свободно просить о своих потребностях: больше поговорить или помолчать в обнимку, коснуться, прижаться к грудине, слушая биение сердца… Ведь знали, тому способствовали доверие и честность.

Киа тоже это любила в нём. Потому с улыбкой подалась ближе, мягко касаясь его губ. Сладко, мимолётно, но трепетно.

Пальцы вслепую нашли жёрдочку карамельного яблока. Отстранившись, Киа забрала сласть.

— Спасибо, любимый… — Жан почувствовал, что тает. Её глаза смеялись в мягком прищуре, когда она откусила кусочек.

Следом они прокурсировали к сладкой вате — удивительной паутине сахара, которой на Парадизе не было отродясь. В каком-то смысле сейчас два хвалёных офицера Разведкорпуса больше напоминали детей, у которых глаза разбегались от праздника жизни, полного веселья и угощений.

В небольшом шатре за скромную плату продавали цветы на любой вкус. Киа с предыханием оглядывает это восхитительное буйство красок, с горечью вспоминая своих питомцев, что наверняка не уцелели на подоконнике штаба Разведки. Выудив самую красивую маргаритку и выкупив её, Киа заправила цветок в нагрудный карман Жана, следом чувствуя мимолётный поцелуй в щёку.

Поодаль за три монеты давали шанс покидать дротики в деревянные мишени. Видáль зарумянилась, когда промахнулась последним. Глупо получалось — отслужить столько лет в военном подразделении, но не уметь полностью обращаться с колюще-режущими предметами. Жан же выиграл главный приз — вязаную игрушку — повернулся было к своей девушке, когда вдруг заметил плачущую девчушку