Будущее в твоих глазах - Goldy Circe

за яркими шатрами. Минута — и девочка шмыгала носом и утирала сопли кулаком, зато улыбалась, сжимая вязаного зайца.

В самом центре ярмарки красовалась небольшая площадка для танцев. Пусть порой и нестройно, но так душевно играл сборный оркестр. Дирижёр — пожилой мужчина низенького роста, энергично делал пасы руками, управляя музыкой. Скрипка яркой спиралью взывала к сердцам, бубен и барабаны зазывали попадать ногами в ритм, а духовые придавали всему флёр возвышенного мира.

Киа вдруг коснулась ладошкой руки Кирштейна, сплетая пальцы, заглянула в янтарные глаза, чувствуя необычайную смелость:

— Позволишь пригласить тебя на танец? — Жан нежно хихикнул.

— Солнце, ты уже крадёшь мои реплики? — чуть наклонившись, коротко чмокнул её в лоб. — Хотя, признаюсь, это звучит приятно… И в горе, и в радости, я уже готов, чтобы всё было общее. Да, давай станцуем. Мы заслужили отдых, верно?

Он подал ей локоть, упиваясь нежным девичьим смехом. Как странно, но славно было понимать, что титанов больше нет, что им не нужно взлетать на УМП и рисковать жизнью на общественное благо.

Важно вышагивая в центр площади, Жан любовался… ими. Что ей, что собой, что тем, как они подходят друг другу. В первых шагах и движениях оба быстро находят баланс между напором и уступчивостью. В конечном счёте, танец сродни браку. Отношение в целом начинается с малого.

Поначалу музыка бурлила: оркестр яро диктовал танец задора и веселья, наигрывая игривые переливы, спорящие с заскоками барабанов. Жан и Киа выплясывали, будто вокруг не было ни души, способной косо на них глянуть. В конце концов, было приятно смеяться, крутиться в омуте веселья, пока вся картина не сольётся в мелькающие пятна и единственное, что будет видно чётко — глаза партнёра. И в этом танце Видáль ощущала невероятную душевную лёгкость: двигаться так, как чувствует сердце, следовать за выпадами Жана, даже если тот вдруг решает приподнять и покружить. На утро наверняка все мышцы будут сладко тянуть от такой нагрузки, но сейчас это не имеет никакого значения.

Однако три круга спустя мелодия разлилась трепетом и тягучестью, будто горная река, что наконец дошла до заветной равнины с злаковыми полями. Дирижёр плавно, размерно повёл палочкой, будто взывая к нутру инструментов, и сердца тех с готовностью открылись. Ноты следовали друг за другом, сплетаясь в дрожащую неспешную нежность.

Ладошки Кии заскользили по открытой коже Жана от грудины к шее. Фриссон, как саван, окутал сердце, когда Кирштейн мягко обнял её за талию. Ритм их танца замедлился, напоминая более неспешные шажки, когда важна лишь сама близость. Жан выдохнул, склоняясь ближе к кучерявой макушке, с улыбкой ведя носом от лба к виску. До глупости абсурдным казалось, как дорого порой приходится платить за осознание простых истин — быть рядом с любимым человеком; знать, что он в порядке; чувствовать, что ему с тобой хорошо. Как мало нужно для полного счастья.

Киа с мечтательной улыбкой прикрыла глаза. Если в этом мире и есть милый дом, то это человек, обнимающий её.

— Я люблю тебя, — выдыхает она тихо, едва слышно в вальсирующей мелодии.

— Я тоже тебя люблю, — шепчет Жан, в её волосы.

“Очень сильно тебя люблю” — повторяет сердце.

На другой стороне кровати послышался шорох. Жан ненадолго вынырнул из вихря приятных воспоминаний и хитро покосился, рассматривая, как Киа ворочается, устраиваясь на боку поудобнее, пряча нос в складках одеяла и сладко сопя. Свет играет дробными лучами в волосах, на коже и простынях…

Солнце, его солнце…

В голове тут же всплывает вечерний разговор с матушкой, что произошёл, как и многие важные вещи в мире, совершенно неожиданно, когда они все вернулись с ярмарки в дом.

— Она любит тебя, Жан.

Кирштейн вздрогнул, так как голос настигнул его в одинокой кухне, когда он был погружён в собственные мысли. Напевая себе под нос, Жан совершенно не ожидал компании: Киа ушла в ванную, чтобы приготовиться ко сну, а он, так и не переодевшись, отправился на кухню выпить чая.

Обернувшись, Кирштейн встретился с мягким материнским взглядом.

Мария прижимала к груди белый платочек, с улыбкой следя, как сын управлялся с утварью, вымытой Кией ранее.

— Что, прости?

— Она любит тебя. Действительно сильно, — женщина медленно подошла к столу, наливая в кружку свежего кипятка, пока Кирштейн пытался осознать сказанное. — Жанчик, когда я увидела её… Должно быть, едва ли сходу любая мать решит, что хоть кто-либо действительно достоин её сына. И навряд ли сразу найдёт силы обрадоваться, когда сын бесповоротно вырос и возмужал, что готов строить собственную семью. Пойми, милый, я рада за тебя, но первая моя мысль была… едва ли лучшей…

Жан сосредоточенно кивнул, спокойно беря в руки полотенце — хотя скажи хоть кто-либо ему такое лет восемь назад, он бы уже начал горячий спор.

— А теперь?

Мария с улыбкой подняла на него глаза:

— Я наблюдала за вами. За тем, что она делает для тебя и для себя, как говорит, как смотрит тебе в глаза и как смотрит на тебя, пока ты занят. И эти глаза я узнаю из тысячи тысяч, ведь вижу такие в зеркале каждое утро. Она любит тебя, Жанчик, милый. Так, как только способен любить человек… Я рада, что ты не ошибся в выборе и нашёл своё солнце. И если сегодня, представляя меня невестке, вы искали моего благословения, то вы его получили…

Поддавшись нежности, Жан поворачивает голову на бок, чтобы вновь рассмотреть её, когда вдруг понимает, что Киа больше не спит. Она сонно моргает и улыбается, жмурясь от ярких утренних лучей.

— Доброе утро, моё солнце, — шепчет Кирштейн, перекатываясь ближе и сгребая её в объятья. Сегодня в их общих планах только вечерняя встреча с Конни, Армином и “альянсом”, они могут остаться в кровати чуть дольше, болтая о мелочах, разменивая комплименты на мимолётные касания губ и объятья. Киа прикрывает глаза, когда он целует её в висок, мягко выдыхает.

— Доброе утро, любимый…

Над Тростом, как и над островом Парадиз восходит солнце.

Королевство восстанавливается, учится обходиться без того, что было утеряно, ищет новые пути. Всё перестраивается под гнётом времени и необходимости перемен — карета прошлого становится бессильна катить настоящее дальше. Стен больше нет и жители, как волны, устремляются к берегам острова, исследуя открывшиеся земли.

Страх перед угрозой нападения всего мира на “островных дьяволов” сохраняется, однако медленно — с грамотных установок Армина Аллерта — дипломатия берёт верх: вновь открывается порт для всех иностранных гостей и даже для Марлии, постепенно наращиваются торговые сообщения и обмен