Воссоединение - Фред Ульман

и я сразу повел его к лестнице, собираясь пойти прямиком в мою комнату и не знакомить Конрадина с мамой. Я даже не знал, почему не хотел их знакомить, почему я пытался провести Конрадина тайком, но теперь понимаю, в чем было дело. Мне почему-то казалось, что он принадлежит только мне, и не хотелось делить его с кем-то еще. И может быть – даже теперь мои щеки горят от стыда, – мне казалось, что мои родители недостаточно «благородны». Я никогда их не стыдился – наоборот, я всегда ими гордился – и теперь с ужасом осознал, что из-за Конрадина повел себя как отвратительный мелкий сноб. На секунду я почти возненавидел своего друга, потому что из-за него превратился в мерзавца. В его присутствии я гнушался родителей, по сути, я их предавал, а значит, предавал и себя самого. Но когда мы уже подходили к лестнице, меня окликнула мама. Наверное, услышала мои шаги. Скрыться было уже невозможно. Я должен был их представить друг другу.

Я провел Конрадина в гостиную, застеленную персидским ковром, просторную комнату с массивной дубовой мебелью, расписными мейсенскими тарелками и бокалами синего и лилового стекла на комоде. Мама сидела под каучуковым деревом в зимнем саду, штопала носок и как будто ни капельки не удивилась, увидев, что я не один. Я сказал:

– Мама, это Конрадин фон Хоэнфельс.

Она улыбнулась и подала ему руку, которую он поцеловал. Она задала ему несколько вопросов, по большей части – о школе, о планах на будущее, об университете, куда он собирается поступать, и сказала, что ей очень приятно видеть его в нашем доме. Она вела себя именно так, как мне бы хотелось, и сразу было понятно, что Конрадину она понравилась. Потом мы поднялись в мою комнату, и я показал ему свои сокровища: книги, монеты, древнеримскую фибулу и осколок римской черепицы с надписью LEG XI.

Внезапно из коридора донеслись шаги, и ко мне в комнату вошел папа, впервые за несколько месяцев. Я не успел их представить друг другу; папа щелкнул каблуками, встал очень прямо, чуть ли не по стойке смирно, протянул руку и сказал:

– Gestatten[38]. Доктор Шварц, к вашим услугам.

Конрадин пожал ему руку, слегка поклонился, но ничего не сказал.

– Для меня это большая честь, господин граф, – сказал папа, – принимать в своем доме потомка столь славного рода. Я не имел чести знать вашего уважаемого отца, но я знал многих его друзей, в частности барона фон Клумпфа, который командовал вторым эскадроном 1-го Уланского полка, Риттера фон Тромпеда из гусарского эскадрона и Гриммельсгаузена, также известного как Бауц. Ваш отец наверняка вам рассказывал о Бауце, который был близким другом кронпринца? Вот, к примеру, однажды – так мне рассказывал Бауц – его императорское высочество, чей штаб тогда располагался в Шарлеруа, вызвал его и сказал: «Бауц, милый друг, сделайте мне одолжение. Гретель, моя шимпанзе, так и ходит в девицах и отчаянно хочет замуж. Надо бы подыскать жениха. Хочу устроить ей свадьбу, созвать гостей. Берите машину, поезжайте в Германию и найдите мне здорового, привлекательного самца». Бауц щелкает каблуками, отдает честь и говорит: «Jawohl[39], ваше императорское высочество». Потом садится в «даймлер» кронпринца и едет на поиски по зоопаркам всей Германии. И две недели спустя возвращается с огромным самцом шимпанзе по имени Георг Пятый. Была пышная свадьба, все упились шампанским, и Бауц получил Ritterkreuz[40] с дубовыми листьями. А вот еще презабавная история. Однажды Бауц сидел рядом с гауптманом Брандтом, который в гражданской жизни был страховым агентом, но всегда пытался быть plus royaliste que le roi[41], как вдруг… – Отец продолжал говорить без умолку, пока не вспомнил, что его ждут пациенты. Он снова щелкнул каблуками. – Надеюсь, господин граф, теперь мы будем иметь удовольствие видеть вас у себя постоянно. Кланяйтесь от меня вашему уважаемому отцу. – Сияя от гордости и удовольствия, он кивнул мне, давая понять, что он мною доволен, и вышел из комнаты.

Я сидел оглушенный, онемевший от ужаса и стыда. Что это было? Зачем он так сделал? Никогда прежде мой папа не вел себя так возмутительно. Никогда прежде не упоминал о Тромпеде и кошмарном Бауце. И эта скабрезная история с шимпанзе! Может, он все это выдумал, чтобы произвести впечатление на Конрадина, точно так же как я, только более деликатно, пытался произвести на него впечатление? Может, он тоже пал жертвой благородного великолепия Хоэнфельсов? А как он щелкнул каблуками! И перед кем?! Перед мальчишкой! Школяром!

Уже во второй раз в течение одного часа я почти возненавидел своего ни в чем не повинного друга, превратившего моего папу (одним только своим присутствием) в карикатуру на себя настоящего. Я всегда восхищался отцом, всегда относился к нему с уважением. У него были все качества, которых так не хватало мне: здравомыслие, смелость, общительность, – он легко заводил друзей и работал ответственно, самоотверженно, не щадя себя. Да, со мной он был сдержан и не проявлял теплых отцовских чувств, видимо просто не зная, как их проявить, но я знал, что он меня любит и даже мною гордится. И вот сейчас он своими руками разрушил тот образ, который всегда оставался для меня недостижимым идеалом. Впервые в жизни мне было стыдно за собственного отца. Как смешно и нелепо он выглядел, как угодливо он распинался перед Конрадином! Мой отец, человек, которого Конрадин должен был уважать! Теперь эта кошмарная сцена – как он щелкает каблуками, отдает честь, «Gestatten, Herr Graf[42]» – навсегда заслонит прежний образ героя-отца. Для меня он уже никогда не будет прежним, я уже никогда не смогу не испытывать горечи и стыда, глядя папе в глаза; стыда за него и за себя тоже, потому что мне будет стыдно за собственный стыд.

Меня била дрожь, я с трудом сдерживал слезы. У меня было только одно желание: никогда больше не видеть Конрадина. Но он, кажется, понимал, что творилось в моей душе, и сосредоточенно разглядывал книги на полках. Только это меня и спасло. Если бы он тогда посмотрел на меня, если бы попытался со мной заговорить или, хуже того, попытался бы меня утешить, ко мне прикоснуться, я бы точно его ударил. Он оскорбил моего отца и выставил меня снобом, который заслуживал этого унижения. Но он инстинктивно повел себя правильно. Дал мне время прийти в себя. И когда минут через пять он обернулся ко мне с улыбкой, я сумел улыбнуться в ответ, хоть и сквозь слезы.

Через два дня он снова пришел ко мне в гости. Не дожидаясь особого