Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

Несмотря на трагические обстоятельства нашего знакомства, я искренне рад, что судьба свела меня с Кристофом. Он стал опорой, не давая провалиться в бездну отчаяния, которая готова была поглотить меня целиком. Если в Берлине, после всего пережитого, я был на грани, то сейчас, в этой шахте, отчётливо понимаю: позволю чувству вины взять верх, и вся моя борьба закончится поражением. Я сломаюсь, не выдержу. Лучше уж рубить дрова, не жалея сил, зная, что без щепок не обойдётся, чем сидеть сложа руки, мучаясь сомнениями. Таков мой непростой путь выживания, который я для себя выбрал. Смерти… они были, есть и будут, особенно в нашем опасном подпольном деле. А бросать начатое только из-за гибели товарищей означает предать не только их память, но и тот труд, усилия, которые они вложили в меня, в наше общее дело. Вряд ли Агнешка хотела бы, чтобы я вечно оплакивал её, посыпая голову пеплом. Наоборот, я уверен, что она пожертвовала собой, чтобы я шёл дальше, не сдавался, продолжил борьбу. И я не смею её подвести.

Время тянулось нещадно медленно, вязкой патокой обволакивая сознание. Партия, к которой я принадлежал всей душой, всё ещё не давала о себе знать, будто я канул в Лету. Мое пребывание в этой мрачной шахте оставалось для них тайной, окутанной непроницаемым покровом молчания.

Письма с надеждой отправлял, но они исчезали в бездонной пропасти, не принося ни единого ответа. Никто не подходил, не интересовался моей судьбой. Я был сам по себе, отдельной единицей, затерянной в безликой массе, словно песчинка в бескрайней пустыне.

Возможно, всё, что я написал Блюхеру, было истинной, горькой правдой, а остальное – лишь, больная фантазия подростка, стремящегося к чему-то большему, чем серая обыденность? Может, в моей жизни не было ничего и никого, кроме тех, чьи судьбы оказались омрачены трагедией?

Внезапно мелкий камешек, брошенный мне в спину из-за укрытия Кристофа, вырвал меня из плена размышлений. Обернувшись, я заметил покорные взгляды заключенных, а затем – мелькнувшую тень, которая, быстро скрылась, исчезнув в полумраке. Ниже на склоне виднелись еще несколько силуэтов людей, поэтому я не стал медлить, зная, что каждая секунда на счету. Видимо начальник, заметив движение, насторожился, как дикий зверь и отправился вниз, чтобы проверить, что там была за возня. Я проводил взглядом его щуплую, сутулую фигуру в темном пиджаке и стал ждать, пока не окажется в ловушке.

Как только он оказался в самом сердце западни, я подал условный знак Кристофу, чтобы тот начинал тянуть, приводя план в действие. Сам же медленно, стараясь не привлекать внимания, направился вниз, следом за Бёттхером, чувствуя, как внутри все сжимается от напряжения. И в этот момент, когда до цели оставалось всего несколько шагов, за моей спиной раздался резкий, как удар кнута, голос:

— Заключенный сто восемьдесят один, кто разрешил покинуть рабочее место? — носовой голос начальника, невозможно было спутать ни с чьим другим, он резанул по ушам, как бритвой.

Медленно, словно во сне, я обернулся, чтобы убедиться, что это не плод моего воображения. Нет, ошибки быть не могло. Бёттхер стоял прямо позади меня.

И в этот миг, когда, казалось, сама судьба повернулась ко мне спиной, я услышал зловещий, ни с чем не сравнимый хруст. Этот звук, леденящий душу, пронзил тишину, заставив сердце сжаться от неминуемой беды. Мой взгляд непроизвольно метнулся обратно к неизвестному в черном пиджаке, чья фигура одиноко маячила внизу. Огромный сталактит, похожий на гигантский клык доисторического чудовища, до этого момента мирно висевший под сводом пещеры, поддался беспощадной силе гравитации. Он начал свое неумолимое падение, неотвратимое, как сама смерть, но я находился слишком далеко, чтобы успеть оттолкнуть незнакомца из-под смертоносной глыбы.

— Гарриет! — раздался за моей спиной пронзительный, полный ужаса крик начальника, и только тогда до меня дошло, что в тусклом освещении шахты я принял женскую фигуру за мужскую. Передо мной, согнувшись в бессильной покорности грядущей смерти, стояла не кто иная, как Гарриет, и чертов сталактит, уже неподвижно висел над её макушкой, готовый оборвать молодую жизнь.

Но почему он замер, так и не продолжая своего падения? С него сыпалась крошка, а он просто висел "сфотографированный" в моменте полёта.

Тюремщик, не раздумывая, бросился к ней, как тигр на добычу. В одно мгновение, преодолев разделяющее их расстояние, он подбежал к Гарриет и, схватив за руку, рывком выдернул из-под нависшего сталактита, вырвав из цепких лап гибели. Он начал судорожно осматривать её, ища повреждения, словно не веря в чудесное спасение. Осознание произошедшего еще не пришло к нему. Он понимал лишь одно – она жива, и он успел ее спасти. Его охватило непередаваемое чувство облегчения, смешанное с остаточным страхом за жизнь Гарриет.

Слабость стремительно окутывала меня, проникая в каждую клеточку тела и парализуя его. Казалось, меня пронзили насквозь невидимым, призрачным копьём, и вместе с потоком крови, горячей и алой, из незримой раны утекала и сама жизнь, оставляя после себя лишь ледяную пустоту и безразличие ко всему сущему. Мой взор прикованный невидимой, магнетической силой, застыл на сталактите. Я не мог отвести глаз от этой гигантской, зазубренной глыбы, которая, казалось, вопреки всем законам физики, застыла в воздухе, нарушая привычный ход вещей. А затем, с нечеловеческой, пугающей грацией, плавно опустилась вниз вместе с моим таким же плавно опускающимся от усталости взглядом.

Мир вокруг стремительно терял четкость, звуки приглушались, превращаясь в далекое, едва различимое эхо, как в смутном, тревожном сне. Я не сразу услышал, как ко мне подбежал Кристоф, не сразу ощутил, отчаянное встряхивание. Сквозь толщу вязкой, непроницаемой воды, застилавшей угасающее сознание, до меня доносились обрывки его взволнованного, срывающегося голоса: "У него из носа река крови... река кров... ека кро... а кр...ви", "Помогите кто-нибудь, иначе он погибнет... погибн... ибне... не...".

Голова раскалывалась от невыносимой, пульсирующей боли, казалось, еще немного, еще одно мгновение, и мой мозг просто разорвется на тысячи мелких, окровавленных кусочков, не выдержав нечеловеческого напряжения. Я слышал в мыслях какой-то повторяющий чужой мне язык

Adam, olani veyreni eya, anai alora! Eya veyreni! Ilora omeya!

Жар, обжигающий, испепеляющий, как дыхание преисподней, охватил все тело, заставляя кожу гореть огнем, будто я оказался в самом сердце вулкана.

В последний проблеск угасающего сознания, я увидел, как