На краю одиночества - Екатерина Лесина

И Ольга ругалась.

И вдвоем они ругались, чтобы после мириться, а потом уж делали вид, будто друг к другу совершеннейшим образом равнодушны. И Василиса Васильевна, поставленная при школе экономкой, лишь вздыхала горестно да тишком утирала платочком слезы.

Мол, надо же какая любовь… бестолковая.

Поворот Анна едва не пропустила. Она привычно сбросила скорость, а после и вовсе остановилась, ибо зрелище открывалось пречудеснейшее. Снег укрыл и лес, окруживший Первую имени Его Императорского Величества Алексея IV школу темных материй и мастерства, и саму школу. Он лег на полигоны, сровняв их с полями, подобрался к низенькому заборчику, поставленному скорее для красоты, нежели из какой-то практической надобности.

Залепил оконца в классах.

Прилип к рыжей черепице, и лишь возле труб, из которых валил темный дым, виднелись проталины.

– Эй, эй… – донеслось издалека. И показалось: – Бей, бей…

А тропу вновь занесло, и прикинувши, что проще будет дойти, нежели после вытаскивать монстра из сугробов, Анна вышла.

Вдохнула чуть влажноватый воздух. Закрыла глаза. И сказала:

– Я тебя все равно вижу.

Шевельнулись колючие ветви можжевельника.

– Неправда. – Арвис сорвал синюю ягоду и отправил в рот. – Не видишь.

– Неправда, – согласилась Анна. – Не вижу. Но чувствую.

Мальчишка за это время вытянулся. Не только он, но Арвис как-то особенно. Он сделался нескладен и подчеркнуто инаков. Правда, характером ничуть не изменился.

– И я тебя, – он протянул можжевеловую ягоду, а когда Анна отказалась, сунул в рот. – Горькая…

– Не ешь.

– Вкусно, – возразил он и поскреб босую ногу. По снегу Арвис ходил только босиком. И с этой его привычкой уже не пытались бороться. – А Богдашка влюбился. Болван.

Он шел слегка впереди, делая вид, что идет сам по себе и точно уж не имеет никакого отношения к тропе, которая вдруг появилась на снегу.

Со снегом Арвис управлялся не хуже, чем с темной силой.

– Когда успел?

Анна заезжала не так давно, и влюбленным Богдан не выглядел. Скорее раздраженным, и было из-за чего.

Шурочка сбежал в деревню и был бит местными мальчишками, которые решили, что раз некромант сам сунулся, то и дурак…

Сашка обиделась за братца и прокляла сына старосты.

Староста ему, конечно, добавил розог, чтоб не лез, куда не просят, а после явился жаловаться и просить проклятие снять. Снять-то сняли, да только, кажется, не обошлось без последствий, поскольку Михаль вдруг понял, что никто во всем мире ему не надобен, кроме одной темной ведьмы.

И свататься решил.

А что ведьме еще двенадцатый год только, так ведь самое оно, в церквах с четырнадцати венчают. И что она против, тоже не страшно. Это от молодости и дурости, которая пройдет… Сашка его снова прокляла. Староста схватился за голову и розги…

А Богдану досталось: лучше следить за подопечными надо.

Он пытался. Честно.

Только как уследишь, когда Курц ночью на село пошел, потому как с кузнецовым подмастерьем договорился на кулачках помериться, а Ильюшка и вовсе в бега подался. Расхотелось ему становиться мастером и князем, в бродячих артистах жизнь куда как вольнее, их небось этикетом не мучают.

– Так… – Арвис пожал плечами. – Сегодня. Семь Имен постарался… привез свою тут…

У многоуважаемого кхари и вправду было семь имен, которые Арвис со свойственной ему прямотой отказался запоминать. А прозвище прилипло вдруг.

– Кого привез?

Девочку. Хрупкую, что былинка.

Светлоглазую и светловолосую, неимоверно ледяную. Она была столь нечеловечески хороша, что сердце Анны остановилось. И Богдана, не способного оторвать взгляд от этого совершенства, она поняла распрекрасно. И подумала, что планам Калевого о помолвке с Куракиными вряд ли суждено будет сбыться.

Девочка сидела, сложив руки. И смотрела на Калевого.

И на Сашку, которая кружилась рядом, ревниво присматриваясь к гостье. И на Шурочку, что привычно занял самый дальний угол.

На Илью, сцепившего руки за спиной и демонстративно разглядывавшего морозные узоры на окне. Солнце пригрело, узоры поплыли…

На Курца.

И на хмурого Миклоша, который лучше прочих чуял грядущие проблемы. Причем не столько от гостьи. Сашка слишком уж привыкла к собственной исключительности, чтобы вот так позволить чужачке вытеснить себя.

Анне стало жаль мужа. Немного.

– Нигугйак, – представил девочку Семь Имен, который держался чуть в стороне, видом своим показывая, что вмешиваться не станет. – Здесь будет.

Он не спрашивал. Он ставил в известность. И кажется, не только Анну, поскольку по лицу девочки скользнула тень.

– Сила говорит. Нигугйак слушать. Не слышать. Много крови другой. Пускай.

Полукровка, стало быть?

За три года Анна худо-бедно научилась понимать Семь Имен. То ли приспособилась, то ли он, проведя столько времени меж людьми, стал изъясняться понятнее. Но она кивнула, и Семь Имен, кажется, обрадовался. Весьма искренне. И сказал:

– Идем, женщина.

А вот имена он не запоминал, как Анна подозревала, эта вдруг отвратительная – в остальном Семь Имен отличался поразительным вниманием к деталям – память была небольшой местью.

– Сами пускай. Дети.

Дети. И вправду дети.

И сейчас еще больше, чем прежде. Север будто вернул прежние, утраченные годы. Выморозил боль. Выстудил обиды, убаюкал голосами вьюг жажду мести… и как-то стало просто.

Есть жизнь.

Есть свет и тьма. Учеба. Классы. Дома. Наставники и ученики, которых год от года прибывало, и это тоже было хорошо. Есть проблемы, куда без них, но обыкновенные, решаемые.

* * *

Глеб работал.

Анне нравилось смотреть, как он работает. Было в этом что-то донельзя завораживающее. Он склонился над столом и к вечеру, стало быть, вновь будет жаловаться на боли в спине.

Драгоценные камни россыпью. Шестеренки. Какие-то кусочки проволоки.

Металл. И кости в коробках. Лупа. Два светильника с направленным белым светом. Инструмент. И Глеб, хмурый, задумавшийся.

Не ладится что-то?

Анна отступила бы, чтобы не отвлекать, но Семь Имен толкнул ее в спину.

– Анна? – Глеб разогнулся и поморщился. Потянулся неловко, охнул, схватившись за бок… сел. – Ты… приехала?

– Приехала.

Она коснулась жесткого накрахмаленного воротничка и велела:

– Сиди уже…