Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

заимствования передового производственного опыта. Так что некоторая двусмысленность в поведении Эйзенштейна, с точки зрения советского режима, обозначилась уже во время визита в США.

С зарабатыванием денег ничего не получилось, в результате фирма «Парамаунт» расторгла договор, и тогда Эйзенштейн внезапно получил приглашение от писателя Э. Синклера (они познакомились ранее, еще в Москве) отправиться в Мексику и снять фильм об этой экзотической стране. Синклер взялся финансировать поездку. Мексиканский проект как будто одобрило Союзкино (Шумяцкий) и Русско-американское акционерное общество «Амкино» (А.П. Розенгольц), закупавшее фильмы для показа в СССР и всегда считавшееся, как и все организации подобного рода, филиалом ГПУ – НКВД. В декабре 1930 г. группа приступила к сьемкам фильма «Да здравствует Мексика!», которые продолжались весь 1931 г. и до мая 1932 г. Здесь надо пояснить некоторые недоразумения и поставить новые вопросы.

В Мексике Эйзенштейн встречался с очень известными уже тогда латиноамериканскими художниками: Давидом Сикейросом, Диего Риверой и Фридой Кало. Все трое коммунисты, но если Сикейрос был убежденным сталинистом, то Ривера и Кало в 1929 г. вышли из компартии Мексики и стали горячими сторонниками Льва Троцкого. А, по словам Г. Александрова, последний пытался наладить с ними контакт еще в период пребывания в США. Он рассказал, что хозяин одной из фирм в Голливуде Карл Лемле как-то пригласил их на обед, в конце которого предложил поговорить по телефону, заявив: «На том конце телефонного кабеля Лев Троцкий. Написал сценарий «Тайны Кремля» и считает, что вы прекрасно справитесь с постановкой фильма по этому сценарию.

– Мистер Лемле, положите трубку, – резко сказал Эйзенштейн.

– Но это же миллионное дело.

Не говоря ни слова, мы покинули ресторан»[458].

Эпизод похож на правду. Троцкий в 1929 г. был выслан в Турцию, потом до 1937 г. скитался по Европе, после чего оказался в Мексике, поселился в доме Риверы и Кало, т. е. через пять лет после того, как оттуда уехал Эйзенштейн. Почему он не сделал Эйзенштейну предложение, пока оба находились в Европе, хотя знакомы они были давно, неясно. Да и вульгарная формулировка тематики фильма не в духе «пламенного революционера» и хорошего литератора. Возможно, эта попытка контакта Троцкого с Эйзенштейном стала известна в Москве (от того же Александрова) и вызвала подозрения в «троцкизме», тем более что в Мексику группа Эйзенштейна выехали практически самовольно. Как позже выяснилось, Шумяцкий, от имени ведомства которого группа выехала за границу, разрешения на съемки в Мексике не давал. А здесь еще дружеские контакты с троцкистами Риверой и Кало. Эйзенштейн был беспечен и не учитывал того, что обстановка внутри страны после 1929 г. стремительно менялась и что он сам находился под присмотром, возможно, того же своего ученика и сорежиссера Григория Александрова и близкого друга Эдуарда Тиссэ.

Дни, проведенные в Мексике, стали одними из самых счастливых в жизни Эйзенштейна. Он и Александров написали грандиозный сценарий об истории страны. В нем Эйзенштейн в очередной раз попытался показать не какое-то одно, пусть яркое историческое событие, даже не значительный отрезок истории страны, начиная с завоевания европейцами. Эйзенштейн вновь попытался охватить процесс глобально: охватить историю Мексики с доисторических времен и до ХХ в.[459] Здесь вновь Эйзенштейн возвратился к одной из давних излюбленных тем, почерпнутых у В.И. Ленина и Н.Я. Марра. В свое время, «открывая» капиталистическую формацию в России XIX в., Ленин открыл и то обстоятельство, что в стране наряду с капитализмом сосуществуют пережитки родового строя и феодальной монархии, а академик Марр построил свою «палеонтологию речи» на идее сохранения в современных языках древних «пережиточных форм» и связал их с общественно-экономическими формациями. Совершая поездки по Мексике, Эйзенштейн без всяких дополнительных исследований, одним «невооруженным глазом» увидел, что в начале ХХ в. в стране сосуществовали: первобытный матриархат (что-то вроде «золотого века» Ж.Ж. Руссо), феодальный строй, принесенный еще испанскими завоевателями, элементы капитализма и революционное почти социалистическое движение, перерастающее в коммунизм. Позже, в мемуарах, он неоднократно возвращался к этому незавершенному фильму и исторической «концепции», положенной в его основу. Он утверждал, что в фильме пытался показать историю смен культуры, данную «не по вертикали – в годах и столетиях, – а по горизонтали – в порядке географического сожительства разнообразнейших стадий культуры – рядом, чем так удивительна Мексика, знающая провинции господства матриархата (Техуантепек) рядом с провинциями почти достигнутого в революции десятых годов коммунизма (Юкатан, программа Сапаты и т. д.)»[460]. Именно это Эйзенштейн попытался выразить в кинотетралогии «Вива Мексика!» Трудно сказать, что бы из всего этого получилось с художественной точки зрения, но научно-исторически эта навязчивая идея мыслить «формациями» и изображать их на экране выглядит наивно. Кино и глобальная история людей никак не совмещались у Эйзенштейна в наборе сохранившихся ярких этнографических кадров, виртуозных сьемок знаменитых исторических памятников, игровых эпизодов в духе латиноамериканской мелодрамы. История, как специфический жанр, никак не давалась мастеру. Как обычно, были сняты километры пленок, за год работы вчерне отснята первая часть и многочисленные фрагменты остальных трех частей, но скорого завершения работы не предвиделось, а еще требовался особо любимый Эйзенштейном монтаж, с помощью которого, как считают многие историки кино, автор добивался особой выразительности и художественной глубины. Деньги заканчивались, Синклер запаниковал и обратился за финансовой помощью к советскому правительству. Возможно, Сталин не знал, что Эйзенштейн с товарищами перебрался в Мексику, а из письма Синклера он это понял и, будучи крайне подозрительным, почуял измену, хуже того – «троцкизм» и двурушничество. Ему наверняка донесли о неподобающих встречах Эйзенштейна.

Телеграмму с просьбой выделить по тем временам достаточно большую сумму денег (25 тыс. дол.) Синклер направил на имя А.Б. Халатова и М.И. Калинина, но от них она была переправлена по более точному адресу в Политбюро ЦК, Сталину. Последний был вне Москвы, в отпуске, а без него вопрос о господдержке одного из всемирно известных кинорежиссеров великой Страны Советов не мог быть решен. В столице «на хозяйстве» оставался член Политбюро Лазарь Моисеевич Каганович, но и он не мог решить задачу столь великой государственной важности. Письмо Синклера было переправлено Сталину, а на заседаниях Политбюро 10 и 20 августа 1931 г. было решено поставить перед Союзкино вопрос о скорейшем возвращении Эйзенштейна в СССР, при этом: «Синклеру пока не отвечать» – хозяин решит[461]. Сталин тоже сначала решил не торопиться и подумать до своего возвращения из отпуска, но в тот же день, получив письмо американца, он буквально взбесился и в ответном послании Кагановичу написал чрезвычайно резкий, ядовитый комментарий: «Американский писатель Синклер прислал, оказывается, письмо Халатову, а потом Калинину, где он просит поддержки какого-то предприятия, начатого Синклером и Айзенштейном (известный «наш»