Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

действие развернется на прекрасной натуре южного побережья Крыма, а главное – конец фильма станет перспективнее, а не локально лирическим…»[446]

Весь этот комментарий Сталина, а точнее «сталинская теория кинообраза», действительно достойна пера Гоголя, а его предложение использовать царский трон Левадийского дворца для придания фильму «особого смысла» есть чистой воды плагиат. Не кто иной, как Эйзенштейн, в кинофильме «Октябрь» посадил ребенка на царский трон Зимнего дворца, что действительно придало фильму особый смысл: рождение новой власти, утверждение нового мира.

«Кроме того, т. Сталин указал мастерам на огромный недочет их работы, так же, как и работы художников других отраслей искусства, – на недостаточное знание конкретных условий и особенностей бурно растущей советской жизни. Чтобы правильно на экране показывать нашу жизнь, нашу борьбу и отдельные ее трудности, художник должен ближе общаться, больше быть в гуще наших людей, хорошо изучить их жизнь, быт, вылавливать из общей массы наиболее яркие характеры передовиков и героев нашей страны»[447]. Думаю, что Шумяцкий, пусть по памяти, но достаточно близко к первоисточнику записал все эти смехотворные умозаключения и предложения, и особенно это: «В обстоятельной, 2-часовой беседе, которую провел с режиссерами т. Сталин, принимая их у себя в ЦК, он порекомендовал побольше читать книг, побольше изучать нашу действительность» (выделено Шумяцким. – Б.И.)[448].

Спустя три года Сталин вспомнил о своей рекомендации кинорежиссерам поездить по новостройкам страны. В августе 1932 г., вернувшись из США, Григорий Александров встретился со Сталиным на даче Горького: «После расспросов о дорожных впечатлениях… – писал он, – Сталин, с которым я не виделся с того дня, когда он отправил нас с Эйзенштейном в поездку по стране, спросил, не помешала ли его рекомендация нашей творческой работе»[449]. Конечно, Александров ответил на вопрос так, как ожидалось. Кстати, тогда же, в 1929 г., Эйзенштейн загорелся полубезумной идеей снять фильм по тысячестраничному «Капиталу» Карла Маркса. В ответ на это Сталин якобы воскликнул: «С ума сошел!»[450] Реакцию вождя можно понять, но этот эпизод говорит о том, что Эйзенштейн чувствовал в себе необъятные силы, позволяющие передать в кино практически все, даже трудновообразимое.

Художественная ценность кинофильма «Старое и новое» до сих пор вызывает споры. Киноведы еще при жизни авторов резко разошлись во мнениях, а к ним добавили яду знаменитые сатирики И. Ильф и Е. Петров: «Фокус не удался, – весело писали они в своей рецензии. – Картина, на которой остались, конечно, следы когтей мастера, оказалась плохой»[451]. На мой вкус – это действительно киноагитка, хотя с точки зрения науки картина до сих пор представляет большой этнографический и искусствоведческий интерес, поскольку в ее основу вмонтированы мастерски сработанные съемки «под натуру». Лица людей не поддельны, эти кадры можно изучать как полноценный исторический источник, и не только в качестве иллюстрации удачной советской пропаганды начала 30-х гг., когда основная масса крестьян была кране невежественна. Не забудем, что кино, это новейшее достижение цивилизации, в ХХ в. внедрялось в толщу народов СССР, многие из которых еще жили в мире образов XVI, а то и более ранних веков.

Результатом беседы со Сталиным стала не только творческая командировка авторов на Днепрострой, Сельмашстрой (Ростов-на-Дону) и на поля только что организованного зерносовхоза «Гигант» (Северо-Кавказский край), но и быстрый выход ленты на экраны страны. А затем (верх доверия!) – длительная триумфальная командировка-турне по европейским странам, потом приглашение в США, в Голливуд, а потом авторы заехали в Мексику. Кто они? Эйзенштейн, Александров плюс их друг и оператор Эдуард Тиссэ. Везде Эйзенштейн делал доклады, читал лекции, выступал по радио. Был радушно принят выдающимися деятелями культуры и науки Европы и Америки.

Прежде чем отправиться с Эйзенштейном по дорогам его переменчивой судьбы, составим перечень (на середину тридцатых годов) типовых претензий Сталина к кинофильмам, которые он предъявлял в то время, пока Шумяцкий распоряжался судьбами советского кино. Это нам позже позволит лучше постичь оценки и претензии вождя к последним историческим фильмам Эйзенштейна. Я выудил из записок Шумяцкого наиболее характерные умозаключения.

1. «Тов. Сталин ставит перед киноруководством задачу решительного перелома в сторону создания художественных фильмов с занимательным сюжетом и с интересной актерской игрой, особенное внимание он уделяет проблеме «занимательности». «Никогда», – говорит он, – Вам не выбить иностранной халтуры заграничных фильмов, господствующих на экранах Союза без того, чтобы самим не научиться делать фильмы, насыщенные волнующим материалом, и имеющие интригу и героев, за поступками которых зритель должен наблюдать и следить. Это можно достичь только при условии, когда Вы создадите для Ваших фильмов сценарии с интересным сюжетом, конечно, правильно идейно направленным».

2. «Т. Сталин указал, что в ней (картине «Анненковщина». – Б.И.) нарушен закон правдоподобия. И партизаны-крестьяне, и белые-анненковцы показаны малоубедительно, отчасти идейно-народнически. В фильме нет сюжета, нет драматургического материала, хотя внешне он сделан нарядно, занимательно. Смотреть ее, сказал т. Сталин, вероятно, будут, но без интереса».

3. «Нельзя, – говорит он, – переносить в хронику приемы нашего художественного фильма. Тем более приемы отрицательные. Ведь там игра на деталях часто превращается в белокровие, в разжижение художественного материала. В хроникальных фильмах – это тем более вредно, ибо при отсутствии актерской игры излишество деталировки растет в отдачу зрителя. Вы ему суете эти детали. Он справедливо считает их нестоящими мелочами».

4. «И.В. Сталин четко ставит вопросы о метраже фильма, который он, шутя, называет «километражем». Он развивает при этом интересные мысли о предельном бюджете времени для каждого вида зрелища. «Никогда, – говорит он, – зритель не отдаст фильму столько времени, сколько он отдает театральному спектаклю. И это вовсе не потому, что театр он более любит, ибо обычно бывает наоборот, а потому, что кино для него другой вид зрелища, притом зрелище весьма важное, ценное и экономное».

5. «И.В. приехал на просмотр с оперного спектакля «Мазепа» (Большой театр) около 23 час. вечера.

Спросил, что я покажу.

Б.Ш. назвал ряд новых фильмов…

И.В. А они веселые?

Б.Ш. Большинство – драмы.

И.В. Нет, спасибо. Нельзя ли что-либо веселей? Ведь пришли после работы, чтобы немного отдохнуть. Хочется поэтому, чтобы нервы не трепались».

6. «В художественном произведении понятие прекрасного не зависит от простого его объема. Однако в тех случаях, когда роли фильма, как и пьесы, схематичны – образы не получаются даже при хорошей интересной трактовке. Изображаемые герои говорят, двигаются, но не как любимые волнующие нас образы, а как компоненты логики, как фигуранты абстрактных ассоциаций, а не ярких зрительных представлений о поведении и месте героев в произведении».

7. «Несколько раз спрашивал – скоро ли кончится картина, указывая, что метраж её слишком длинен (2.753