Московская сага. Война и тюрьма - Василий Аксенов

У всех троих были смоченные и приглаженные волосы. Впервыеза долгие годы вокруг них образовался озоновый слой свежести и надежды.

– А вот скажите, Львов, – по-светски неся папиросу вчуть откинутой вбок руке, спросила Надежда Румянцева, – вот вам не страшнопередавать приветы женам врагов народа?

– Страшно, – сказал зоотехник Львов. – Однако вмире есть кое-что и кроме страха.

* * *

Как раз в ту ночь, а с учетом разницы во времени, возможно,как раз к моменту этой августовской прогулки, на Хиросиму была сброшена атомнаябомба. Начинался век большой технологии.

В октябре 1945 года в Елоховском соборе служили торжественнуюлитургию в связи с окончанием военных действий, разгромом злейшего врагаГермании и победой над Японией. Службу вел сам митрополит Крутицкий иКоломенский Николай. Пел хор из Большого театра, участвовали и солисты,народные артисты СССР.

«Вознесем Господу нашему, братия, благодарственную молитвуза дарование победы в великой войне! Вознесем славу героической нашей армии иее вождю, великому Сталину!»

Великолепно вступил хор: «Славься, славься ты, Русь моя!Славься ты, русская наша земля!»

– Помнишь, откуда это? – шепнул Кевин Веронике.

Она кивнула:

– Ну, Глинка, конечно, «Иван Сусанин».

– Раньше эта опера называлась «Жизнь за Царя», –напомнил он, – и пели иначе: «Славься, славься, наш русский царь, Господомданный нам государь...»

Она улыбнулась ему через плечо, на котором покоиласьвысококачественная черно-бурая лисица.

Кевин недавно вышел в отставку и с удовольствием перекочевализ пентагоновских одеяний в свои длинные коричневые и серые костюмы, а также втемно-синее пальто из мягкой альпаки. Днями они уезжали из СССР. Сначала вСтокгольм, потом в Лондон, а дальше уже к коннектикутским подстриженнымлужайкам.

Надо бы расчувствоваться, пустить слезу, думала Вероника,ведь это же прощание с родиной. Нет, не могу, слеза не выдавливается, родины нечувствую. За Тараканище молиться? Пардон, без меня!

Великолепно шла литургия, однако духовенству было не посебе. Присутствовали лишь члены дипломатического корпуса да некоторые, редкие«деятели науки, литературы и искусства». Никто из ожидавшихся высших чинов неявился. Церкви вновь напомнили, что она отделена от государства.

Осенью 1945 года рано запуржило на Колыме в районе приискаДжелгала. В октябре по открытым местам, по слежавшемуся уже насту мела могучаяпоземка, порой взлетающая и завивающаяся у валунов, как волна у парапета. Виных распадках, впрочем, зелень стояла еще нетронутая, бока сопок синели илибагровели под перезревшей ягодой, падавший мирно, как в опере, снег тут же таялу теплых источников. Туда устремлялись бесконвойные зеки, чтобы нахаватьсявитаминами на всю зиму. Жадно пили и воду из петляющего по распадкам ручья:считалась, конечно, чудодейственной.

Иногда выпадало такое благо и на долю обычной, то естьподконвойной, рабсилы, если попадались человечные вохровцы. Вот, например, ВаняНочкин, рязанский лапоть, как он сам себя иной раз любовно называл. Конвоируязнакомую «контру» на ночную смену в зверосовхоз, он нередко в сумеречный часостанавливался в таком оазисе вроде бы отлить или на корточках посидеть;отпускал, стало быть, рабсилу попастись в ягоднике. Сидел, кряхтел, любовалсяполосками заката над дикой землей, мечтал о том, как домой вернется после«дембиля», как будет врать сельчанам про войну с японцами.

В тот вечер, однако, протопали поверху над распадком, прямосквозь пургу к огонькам совхоза. Никто из «контриков» даже не намекнул Ване,что, мол, неплохо было бы облегчиться. Вся дюжина бодро чимчиковала и меж собойразговаривала мало, как будто боялась опоздать на работу. Народ в общем-то былсытый, трудоспособный: подкормились и обогрелись при зверье капитально.

Среди этой дюжины шел и сорокатрехлетний Кирилл Градов. Вушанке, телогрейке, ватных штанах и крепких чунях, он выглядел как надежнопристроенный к какому-то блатному или полублатному, во всяком случае кнеубийственному, делу зек. Так оно и было на исходе восьмого года егозаключения, но сколько всякого этому предшествовало, сколько умираний и тлеющихненавистных возрождений!

* * *

В колымские лагеря он попал еще на исходе так называемойгаранинщины, когда гулял по приискам бесноватый полковник Гаранин с пистолетомв руке, когда на каждом вечернем разводе хмыри из УРЧа выкрикивали имена такназываемых саботажников, которых тут же, что называется, не отходя от кассы,выводили в расход за углом барака. «Нам-то с вами, Градов, как тюрзекам ужнаверняка не уцелеть, – говорил ему московский знакомый, сосед по нарамПетр Румянцев. – Так что не рассчитывайте на золотую старость и вечерок укамелька с Аристотелем на коленях».

Вдруг в начале сорокового по Севлагу пошло другое поветрие –сохранение рабочей силы. Гаранин куда-то исчез, и Градов с Румянцевым временноуцелели. В бесконечной лагерной пересортировке они потеряли и забыли другдруга, естественно не подозревая, что через полтора года их жены, или, какнередко с юмором говорили в мужских зонах, «наши вдовы», встретятся в очереди уЛефортовской тюрьмы и станут закадычными подругами.

Кирилл угодил в шахту на прииске «Золотистый», что находилсявсего лишь в сотне-другой, если по прямой, километров от адской прорвыЗеленлага, специального лагпункта для особо опасных государственныхпреступников, где в это время пытался выжить его родной брат, гордость семьи,Никитушка-Китушка.

Трудно сказать, какие преимущества имели обычные севлаговцыперед обреченными зеленлаговцами. На «Золотистом» Кирилл стал очень быстро«доходить», все даже как-то уже и смешалось в его голове, однако вновьнезадолго до войны прошел какой-то слегка не столь наждачный бриз, и он вместоморга угодил в ОПЗ, то есть в оздоровительный пункт, где стал получать невыносимовонючий, но явно полезный жир «морзверя».

Едва оклемался Кирилл в ОПЗ, как началась война и вместе сней по Колыме, будто проволокой помели, пошел свирепый ураган все новых и новыхинструкций об усилении режима, повышении бдительности к предателям,террористам, оппозиционерам, фашистским наймитам и троцкистам, поди разбери.Подхваченный этой проволочной метлой Кирилл загремел на леденящую душу еще сгаранинских времен Серпантинку. Традиции железного чекизма там поддерживалисьна славу, хотя инструкций кончать прямо за углом пока еще не поступало. Онснова начал там очень быстро «фитилить», и снова случай выдернул его изувядающей, слабо шамкающей неживыми ртами массы. На этот раз это был медбратСтасис, он взял его к себе санитаром.