Коглин - Деннис Лихэйн

— Не могу.

— Почему нет?

— Потому что мне нужна эта чертова работа.

— Тогда лучше ступай-ка домой. Надеюсь, утром она у тебя еще будет.

Лютер чуть-чуть отступил назад:

— Как там твой профсоюз?

— Что?

— Твоя мечта о всеобщем рабочем братстве? Как она поживает?

Лицо у Дэнни стало плоское, словно по нему проехались катком.

— Иди домой, Лютер.

Лютер кивнул и пошел.

— Эй! — окликнул его Дэнни.

Лютер оглянулся.

— Зачем ты сюда явился? Чтобы пристыдить белого человека?

Лютер покачал головой и отвернулся.

— Эй! Я задал тебе вопрос.

— Потому что она лучше, чем вся твоя вшивая семейка. — Лютер отвесил поклон, стоя посреди тротуара. — Понял, белый мальчик? Валяй, хватай веревку, вздерни меня, как тут у вас, у янки, принято. Я помру, но хоть буду знать, что помер, говоря правду супротив твоего паршивого вранья. Она лучше всей твоей семейки. — Он ткнул пальцем в Дэнни: — А особенно — лучше тебя.

Губы у Дэнни шевелились.

Лютер шагнул к нему:

— Ну чего? Чего еще?

Дэнни положил ладонь на ручку двери:

— Я сказал, что ты, наверно, прав.

Он вошел в дом, а Лютер остался один на улице, где постепенно темнело, и обтрепанные итальянцы сверлили его своими миндалевидными глазищами, когда проходили мимо.

Он хмыкнул:

— Черт. Хорошенько же я этому говнюку задал! — Он улыбнулся какой-то сердитой старой даме, пытавшейся прошмыгнуть мимо него. — Это ж высший класс, как по-вашему, мэм?

Как только он пришел к Жидро, его позвала Иветта. Он вошел в гостиную, даже не сняв пальто, потому что ее голос звучал просто устрашающе. Но, войдя, он увидал, что Иветта улыбается, точно у нее какая-то невероятная радость.

— Лютер!

— Мэм? — Одной рукой он стал расстегивать пальто.

Она прямо-таки сияла. Исайя зашел в гостиную.

— Добрый вечер, Лютер, — сказал он.

— Добрый вечер, мистер Жидро, сэр.

Исайя слегка улыбнулся каким-то своим мыслям, садясь в кресло.

— Что? — спросил Лютер. — Что такое?

— Для тебя хорошо прошел нынешний год, тысяча девятьсот восемнадцатый? — осведомился Исайя.

Лютер отвел глаза от Иветты, увидел сдержанную улыбку Исайи.

— Н-ну, сэр, если уж на то пошло, год у меня выдался не очень. Малость хлопотный, если уж правду сказать, сэр.

— Что ж, он закончился. — Исайя взглянул на часы, стоящие на каминной полке: десять сорок три. — Почти сутки назад. — Он взглянул на жену: — И не тяни, Иветта. Уже даже мне от этого дурно. — Он посмотрел на Лютера — «ох, женщины, женщины» — и произнес: — Ну-с, дай его нашему мальчику.

Иветта подошла к Лютеру; тот только сейчас заметил, что руки она все время держала за спиной. По телу у нее словно бежала рябь, и улыбка будто ползла вверх по ее лицу.

— Это тебе.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку и вложила ему в руку конверт.

Лютер поглядел на конверт: простенький, самый обыкновенный, кремового цвета. В центре он увидел свое имя. Внизу — адрес Жидро. Почерк он узнал: буквы стоят плотно, только вот каким-то образом в них умещаются петельки. Узнал штамп на марке: Талса, шт. Окл. Руки у него затряслись.

Он заглянул Иветте в глаза:

— А ежели это прощание? — Он почувствовал, как губы у него сжались.

— Нет-нет. Она уже с тобой прощалась, сынок. Ты говорил, что она закрыла свое сердце. Но закрытые сердца не пишут мужчинам, которые их любят. Так не бывает.

Лютер кивнул.

— Я наверху прочту, — выдавил из себя он.

Иветта похлопала его по руке:

— Только обещай, что не бросишься вниз.

Лютер засмеялся, звук получился тоненький, словно внутри у него что-то лопнуло.

— Я… я не брошусь, мэм.

Когда он поднимался по лестнице, его вдруг охватил ужас. Иветта ошибается. На свете полно женщин, которые пишут, чтобы сказать «прощай». Он подумывал сунуть письмо в карман и какое-то время не читать. Но он знал, что скорее уж завтра утром проснется белым, чем с нераспечатанным конвертом.

Он вышел на крышу и постоял там, опустив голову. Он не молился. Хотя нет, не то чтобы совсем уж не молился. Он не поднимал голову, он закрыл глаза и позволил омыть себя этому страху, этой жуткой боязни, что он всю жизнь теперь будет без нее.

«Пожалуйста, не делай мне больно, — подумал он, осторожно вскрыл конверт и так же осторожно вытащил письмо. — Пожалуйста, не надо». Он держал листок двумя руками, дожидаясь, чтоб ночной ветерок высушил ему глаза. Потом развернул.

Дорогой Лютер!

Тут холодно. Я теперь стираю на тех кто сюда посылает белье с Детройт-авеню в больших серых мешках. За это спасибо тете Марте потому что я знаю тут у людей хватает всяких других способов отправить белье в стирку. Тетя Марта и дядя Джеймс стали моим спасением и я знаю это Господь действует через них. Они просили передать что желают тебе всего хорошего…

Тут Лютер улыбнулся: вот уж сомнительно.

…и надеются что у тебя все благополучно. Живот у меня уже огромный. Тетя Марта говорит у меня будет мальчик потому что живот смотрит вправо. Я и сама чувствую что мальчик. Ножки у него большие и брыкаются. Он будет на тебя похож и ему будет нужен папа, то есть ты. Тебе надо бы найти дорогу домой.

Лайла. Твоя жена

Лютер перечел это еще шесть раз, прежде чем сумел перевести дух. Он много раз закрывал и открывал глаза, надеясь, что она приписала внизу «с любовью», но слово «любовь» на листке так и не появилось.

И все-таки… «Тебе надо бы найти дорогу домой», и «ему будет нужен папа, то есть ты», и «дорогой Лютер», и самое важное… «Твоя жена».

Твоя жена.

Бейб Рут и белый мяч

Глава двадцать четвертая

Пятнадцатого января 1919 года, в полдень, в бостонском Норт-Энде взорвался резервуар с черной патокой-мелассой, принадлежавший Американской индустриальной алкогольной компании. Беспризорного ребенка, стоявшего рядом с резервуаром, мгновенно разорвало в клочья, а затем патока покатилась высоченной волной на трущобы. Дома валились. В эстакаду надземки, проходящую вдоль Коммершел-роуд, врезался кусок металла размером с грузовик. Середина эстакады обвалилась. Домик пожарного депо протащило по площади и перевернуло. Один пожарный погиб, дюжина получила ранения. Причина взрыва оставалась неясной, однако мэр Эндрю Питерс, первым из политиков прибывший на место, заявил, что сомневаться не приходится: виновны террористы.

Бейб Рут читал