Коглин - Деннис Лихэйн

все газетные статьи об этой истории, набрасываясь на них, словно на летящий мяч. Он пропускал все длинные предложения, нашпигованные словами вроде «муниципальный» или «инфраструктура», но, несмотря на это, его пробрало до глубины души. Ошеломило. Черная патока! Два миллиона галлонов! Волна в пятьдесят футов высотой! Улицы Норт-Энда закрыты для машин и для гужевого транспорта, улицы похищают башмаки у всех, кто пытается по ним пройти. Мухи сражаются за участки мостовой, собираясь громадными темными клубками, похожими на печеные яблоки. На площадке позади конюшен десятки лошадей были покалечены металлическими заклепками, которые вылетали из взорвавшегося резервуара, точно пули. Животных нашли бьющимися в липкой массе. В середине дня их страдания оборвали сорок пять полицейских выстрелов. Трупы лошадей подняли кранами, погрузили на грузовики и отправили в Сомервилл, на клееварочный завод. Через три дня патока затвердела, превратившись в черное стекло, и местные жители пробирались по улицам, хватаясь руками за стены и фонарные столбы.

Официально сообщалось, что погибших — семнадцать, раненых — сотни.

Господи помилуй, можно представить, какое у них было выражение лица, когда они увидели катящую на них черную волну, сверкающую на солнце. Бейб сидел у стойки с газировкой в аптеке-закусочной «У Айго», поджидая своего агента — Джонни Айго. Джонни торчал в задней комнате, прихорашиваясь перед встречей с Э. Л. Алмертоном, которая им предстояла, и наверняка злоупотребляя фиксатуаром, одеколоном, туалетной водой и прочим. Э. Л. Алмертон был большой шишкой в фирме, выпускавшей сигареты «Олд голд» («С нами вы никогда не будете кашлять в вагоне!»), и ему хотелось обсудить с Бейбом рекламные контракты. А теперь они, чего доброго, опоздают из-за Джонни, который наводит красоту, точно девчонка из варьете.

Но Бейб не сердился, потому что благодаря этому успел пролистать еще кое-какие рассказы о потопе и о первой реакции на него властей: они тут же пошли атакой на все радикальные группировки, какие могли быть к нему причастны. Агенты Бюро расследований и сотрудники Бостонского управления полиции врывались в штаб-квартиры Общества латышских рабочих, бостонского отделения ИРМ и Левого социалистического движения Джека Рида и Джима Ларкина. Они забили под завязку камеры предварительного заключения по всему городу, а непоместившихся отправили в тюрьму на Чарльз-стрит.

В окружном суде Саффолка шестьдесят пять человек, заподозренных в подрывной деятельности, предстали перед судьей Уэнделлом Траутом. Тот приказал полиции отпустить всех, кому не предъявлено формальных обвинений в совершении преступления, но подписал восемнадцать ордеров на депортацию тех, кто не смог подтвердить свое американское гражданство. Еще десятки были задержаны до выяснения их иммиграционного статуса и прошлых прегрешений. Бейб считал это вполне разумным, хотя кое-кто придерживался иного мнения. Джеймс Вэй, адвокат, дважды выдвигавшийся в губернаторы штата от Демократической партии, заявил перед федеральным судьей, что интернирование людей без обвинения в преступлении противоречит конституции, однако его подвергли порицанию за недопустимо резкий тон, а слушания продлили до февраля.

В утреннем «Трэвелере» поместили фотоочерк, занявший несколько страниц — с четвертой по седьмую включительно. Хотя Бейб пришел в бешенство оттого, что власти до сих пор не отчитались в поимке виновных, ярость его быстро погасла, сменившись щекочущим чувством в затылке, которое вызвало у него зрелище разрушений: целый район, буквально раздавленный, залитый этой черной жижей. За снимками искореженного пожарного депо следовали фото трупов, сложенных вдоль Коммершел, точно буханки ржаного хлеба, и еще — фотография двух санитаров Красного Креста, прислонившихся к карете «скорой помощи», один закрыл лицо рукой, во рту папироса. А вот пожарные, вытянувшись цепочкой, разбирают завалы, чтобы добраться до своих коллег. Дохлая свинья посреди площади. Старик сидит на крыльце, подпирает голову кулаком, с которого капает темная жижа. Тупик, где черный поток доходит до дверных молотков, на его поверхности плавают камни, доски, осколки стекла. И люди, люди. Копы, пожарные, врачи, иммигранты — женщины в платках, мужчины в котелках, — и у всех одно и то же выражение на лице: как такое могло случиться?

В последнее время Бейб у многих видел это выражение лица. И часто вызвано оно было не каким-то конкретным несчастьем, а жизнью вообще. Словно люди брели по здешнему безумному миру, пытаясь не отставать, идти с ним в ногу, хотя знали, что им это не удастся, никогда не удастся. Поэтому у них было такое чувство, что мир вот-вот накатит на них сзади, подомнет их под себя и в конце концов отправит их в мир грядущий. В мир иной.

Через неделю состоялся очередной раунд переговоров с Гарри Фрейзи.

В кабинете у Фрейзи пахло духами, как в борделе. Духи принадлежали Кэт Лоусон, актриске, игравшей в одном из шоу, которые Фрейзи ставил сейчас в Бостоне. Это был водевиль под названием «Не унывай, дружище», демонстрируемый вечер за вечером в переполненных залах («Остались билеты только на стоячие места»). Рут на нем даже побывал, Элен затащила его на представление вскоре после начала нового года, хотя Фрейзи, сообразно своей еврейской, если верить слухам, натуре, пожидился прислать контрамарки. Рут испытывал смешанные чувства, держа жену за руку и при этом наблюдая, как другая женщина, с которой он тоже спал (более того, трижды), скачет по сцене в роли целомудренной поломойки, страстно мечтающей выступать в кордебалете. Осуществлению этих мечтаний препятствует ее муж-ирландец, никчемный пустомеля по имени Шеймас, тот самый «дружище» из заглавия. В финале поломойка начинает-таки выступать в кордебалете на одной из сцен Новой Англии, а ее «дружище» примиряется с фантазиями жены и даже сам находит себе работенку. После завершающего номера Элен встала и зааплодировала: в этом номере все артисты пели «Сияй, моя любовь, и пол твой засияет», — и Рут тоже захлопал, хотя был почти уверен, что в прошлом году подцепил от Кэт Лоусон лобковых вошек. Вообще его задевало, что такая чистая женщина, как Элен, рукоплещет такой испорченной дамочке, как Кэт, и он до сих пор был обижен, что не получил контрамарок.

И вот сейчас Кэт Лоусон сидела на кожаном диване под большой картиной, изображавшей каких-то охотничьих собак. На коленях у нее лежал журнал, она вынула пудреницу и подкрашивала губы. Гарри Фрейзи считал, что очень ловко надувает свою жену, однако на самом деле Кэт являлась имуществом, которое он делил с Рутом и другими ребятами из «Сокс» (почти каждый из них переспал с ней хотя бы один раз). Гарри Фрейзи был идиот — для подтверждения этого Руту вполне хватало того, что он не выставил свою любовницу за дверь на время переговоров о контракте.

Рут и Дженни Айго ждали, когда Фрейзи шуганет