Иные песни - Яцек Дукай

Ихмет никогда не обманывался в том, будто бы самостоятельно достигнет в этом какой-то необычайной гармонии и калокагатии. Но, поскольку он был ближе к концу, чем к началу, то уже мог назвать предыдущую форму и, по крайней мере, стараться удержать такую-сякую последовательность. Последовательность — вот первое требование к каждой охоте и первая черта любого нимрода. Не агрессивность, не дикость, не насилие — эти признаки, скорее, пристойны аресу. Нимрод же обязан удерживаться на раз и навсегда избранной тропе охоты, нередко, в течение многих лет. Избранную в качестве жертвы дичь нельзя бросить на половине погони; такое невозможно и представить. В этом смысле, ты и вправду являешься невольником собственной натуры. Можно сказать, что боее всего ты верен именно своим жертвам. Эстле Шулиму Амитасе он не предал ни на мгновение, с первой же встречи в воденбургском цирке. Имел ли что-то общее со всем этим стратегос? Зайдар в этом сомневался. Кровь кипела у него в жилах, это был голос крови. Убью ее, убью Змею.

Имение эстлоса Иеронима Бербелека находилось в паре десятков стадионов к востоку от южной оконечности Белеуцкого Моста, на самом конце квартала александрийской аристократии, Парсеид. Парсеиды тянулись вдоль берегов Мареотийского Озера чуть ли не на треть их длины. Дальше, к югу, начиналась уже Верхняя Александрия с ее измаильскими, негрийскими, цыганскими, пергамонскими, индусскими и дзун-гойскими кварталами. Имение и дом Бербелека прятались от шума и запахов этих кварталов в густой зелени надмареотийских парков. Цены на землю здесь были очень высокими, а поскольку престиж определялся размерами сада, дом стратегоса по большей мере был возведен на оронейгесовых фундаментах, то есть — в воздухе, над синими водами озера. Зайдар уже дважды был тут. Во времена первого визита дом еще не был закончен, сад до конца не был сморфирован, высокие ограды не со всех сторон замкнуты. Но теперь прошел уже год, и вилла выглядела одной из наиболее ухоженных. Сам Бербелек успел пожить в ней вряд ли больше месяца. Но, не без значения для нынешнего вида был тот факт, что здесь постоянно проживала эстле Шулима Амитасе.

Зайдар заметил, что Парсеиды исключительно хорошо охраняются. Словно в военное время улицы патрулировали верховые (на жебрах и единорогах) патрули, а под воротами и вдоль стен, живых оград и заборов Гипатия выставила собственную стражу; на пограничных перекрестках стояли Крокодилы Навуходоносора. С моста нимрод заметил и военные ладьи, кружащие по восточным заливам озера. Но его узнали мамелюки Бербелека, и гвардейцам Гипатии этого было достаточно. Он сообщил охранникам о скором прибытии портовых доулосов с его багажами, заплатил вознице вик тики и пересек ворота имения.

Дом был невысокий, одно уровневый, крышу его поначалу заслоняла зелень сада. Только лишь когда Ихмет два раза свернул, выходя к подъезду перед конюшнями, увидал фронтон здания — а скорее, его нижней, наземной части, мраморного якоря на берегу Мареота. Из этого фундамента выстреливали в сторону озера арги нагретого солнцем камня и скрытые под ними лестницы, ведущие к обширным коридорам и залам, подвешенным на блоках красного оронеигеса над водами залива, поросшими тростниками и гелёфитовыми цветами. Некоторые из этих зал, как вспоминал Зайдар, имели полы из толстого воденбургского стекла, в других же сознательно были оставлены узкие щели и круглые отверстия; «подвалы» же жома сходили к самому уровню теплых волн, и вся это воздушно-земно-водная архитектура…

— Вернулся!

— Приветствую, приветствую нашу черную Артемиду!

Они обнялись. Зудя отступила на шаг, чтобы получше присмотреться к Ихмету.

— Ты все еще пахнешь морем. И борода — ведь можно было бы наконец-то побриться!

— Тогда не узнал бы себя в зеркале.

— Ну! И этот блеск в глазах — какая-то новая охота — скажи — кого, что подстрелил?

— Ну-ну, неужто госпожа позволяет тебе так нападать на гостей? У пожилого человека может не выдержать сердце. Ладно, дай-ка погляжу на тебя! С каждым годом все моложе и грознее. А что ты сделала с волосами?

— Семьдесят семь косичек. Домашний доулос мне заплетает. Такая форма в этом году пришла от хуратов. Тебе не нравится?

— Повернись-ка.

— Я пробовала уговорить эстле Амитасе. А эстле Лятек, в свою очередь, уговорил этот ее…

Девушка упала со сломанной шеей. Ним род для уверенности пнул ее еще и в висок, череп раскололся словно молодой кокосовый орех, вытекли соки.

Снова осмотрелся — никого в радиусе взгляда, никто не движется в окнах дворца, никто не проходит по двору. Из конюшен доходили приглушенные голоса, ржание обеспокоенных лошадей (почувствовали кровь?), но ворота оставались закрытыми. Он подхватил труп под мышки и затащил в ближайшие кусты. Вернулся, присыпал песком алое пятно. Проверив сапоги и штанины (чистые), осмотрелся в третий раз. Никого, ничего, никто.

В подвешенном над берегом озера главном вестибюле столкнулся с управляющим дома Бербелека. Тот призвал слугу, чтобы тот провел Зайдара к эстле Амитасе.

Они шли по широким, светлым коридорам, заполненным запахами и звуками озера. Мелкие чешуйки напольных и настенных мозаик ослепительно мерцали; окна были широко раскрыты, сквозь них золотыми клубами переваливались африканский воздух, жара и ангельское сияние. Ихмет молодел с каждым шагом, делаясь более легким, быстрым, крепким, не столь смертным.

Эстле Шулиму Амитасе они застали надводном перистиле, спускающемся четырьмя расширяющимися террасами к самой воде озера; на самую высокую террасу выходило более дюжины дверей тыльных залов дворца. Перистиль окружали гидоровые деревья, сморфированные из папоротников, фиговых деревьев и пальм, часть из них была уже настолько высокой, чтобы накрыть мрамор глубокой тенью. Между деревьями мерцало оперение ибисов и фламинго.

Эстле Амитасе сидела за столом из древесины гевойи с правой стороны второй террасы. Склонившись, она что-то увлеченно записывала; ним род видел только загорелую спину и распущенные золотые волосы. На коленях, на белой льняной юбке положила голову молодая львица. Шулима машинально гладила ее левой рукой.

— Эстле… — начал слуга.

Нимрод вонзил его затылочную кость ему в мозг.

После этого бросился бегом к лунянке. У него не было никакого оружия — ведь он не знал, где и в какой ситуации застанет Шулиму — но с каких это пор ему было нужно оружие? Он прикусил себе язык, чтобы почувствовать вкус крови. Охота! Мир отступал перед его страстью.

Львица вскочила на ноги, обнажила клыки. Зайдар спрыгнул на вторую террасу. Хищница бросилась на него с глухим рычанием. Нимрод привстал на колено, ударил сложенной в клин ладонью, вверх и наискось. Пальцы вошли словно в глину, тело ни в малейшей степени не сопротивлялось Охотнику. Ихмет вырвал из львицы клубок горячих кишок, бросил животное на мрамор, хватил за шкуру на загривке, грррааааррхх, пена на губах, три-четыре-пять, и разбил ей голову. Та еще трепетала в предсмертных судорогах, хвост хлестал по мокрой плите террасы.

Нимрод повернулся к женщине. Она стояла, опершись о столешницу, широко распахнутыми зелеными глазами всматриваясь в окровавленного охотника, в гримасу нечеловеческой дикости у него на лице. Она не убегала, не давая проявиться этому защитному рефлексу, свободно опустив руки вдоль туловища. Только груди поднимались и опадали в ритме панического дыхания — понятное дело, что она была напугана, так всегда бывает.