Иные песни - Яцек Дукай

Потом она не раз будет размышлять: а что здесь, собственно, происходило? Что разыгралось в Коленице перед входом Бербелека с войсками, что, войдя, застали именно такую ситуацию, которую застали — этот молчащий, неподвижный театр вокруг колодцев и готовых бежать солдат, стиснутых в северных улицах? Что они сказали один другому, что думали, что делали — до того, как пал занавес полной перепуга тишины?

Это потом — а тогда Аурелия, не задумываясь, прыгнула к стратегосу, заслоняя его огненным вихрем. Хоррор разбежался в две стороны, вливаясь в рынок под стенами домов, заскакивая вовнутрь их через окна и двери, раздались первые выстрелы и крики раненных, убиваемых, треск разбиваемой мебели; угольные воины вдирались все глубже, занимая очередные дома, очередные этажи…

Никого уже не ожидая, стратегос шел к колодцам. Собравшиеся там москвичи вскочили на ноги — семеро мужчин, две женщины — все так же, без слова и без какого-либо объясняющего жеста; бегающие глаза, ничего не выражающие лица, нескоординированные движение, лысый уралец потянулся к опиравшемуся о сруб кераунету…

Аурелия метнулась из замаха бедренных эпициклов, низвергнулсь на него в облаке багрового жара; плащ удальца загорелся еще до того, как она рассекла мужчину правой вихрукавицей вдоль позвоночника, а поднятой орбитой ураноизы левого околоплечника снесла ему голову.

Они разбежались во все стороны, путаясь в собственных и чужих ногах. Аурелия переломала оставшиеся кераунеты.

— Ты! — рявкнул Бербелек.

Лунянка оглянулась.

Стратегос указывал на одного из удиравших мужчин, высокого брюнета в доспехах, украшенных перьями феникса; тот убегал тылом, не отводя взгляда от Бербелека — он, скорее, шел, чем бежал, шажок за шажком — теперь же застыл.

— Ты! — снова рявкнул Бербелек и указал рукой в рукавице покрытую пеплом мостовую у своих ног.

Цудзыбрат сделал шаг вперед, левая нога, правая нога, раз, другой — стратегос не отвел взгляда, не опустил руку — все ближе и ближе, у него дрожали губы, ему очень хотелось отвести взгляд от лица Бербелека, но не мог, потому лишь сжимал кулаки и трясся все сильнее, на последнем шаге он пошатнулся, как будто его покинули остатки сил, и пал перед Бербелеком на колени, с протяжным, животным воем охватив того за ноги и прижимая к ним голову, ниже, еще ниже, пока, наконец уже не целовал, вылизывал, слюнявил покрытые грязью сапоги стратег оса, а тот глядел на него сверху, о чем-то задумавшись. Аурелия не понимала, что означает эта легкая гримаса, ироничное искривление губ, усмешка — не усмешка, что он испытывает, когда вот так похлопывает Крыпера Цудзыбрата по голове и что-то успокаивающим тоном урчит:

— Ну ладно, ладно уже, таак, я знаю, Крыпер, уже скоро, болеть не будет, ну, ну, ну…

Той ночью впервые не прошел дождь. Крыпер Цудзыбрат горел до самого утра.

«Тучелом» бросил якорь у барбакана[21]острога уже ночью, домашних разбудил лай собак. Аурелия спала на палубе оронеигесового аэростата каменным сном, собственно, для нее уже началась лунная ночь, тело требовало отдыха, тело и разум, несколько сотен часов ежемесячной летаргии. В конце концов, ее разбудили силой, поскольку стратегос отсылал «Тучелома» с очередной миссией, и нужно было всех пассажиров переместить в двор острога. Тогда-то она впервые увидела родовое владение Бербелеков-из-Острога.

Она увидела леса. Каменный барбакан, соединенный воздушным помостом с остатками защитной стены, был повернут к юго-востоку, поскольку именно оттуда подходила к вершине холма дорога, ведущая от реки и прудов, здесь когда-то находились ворота и защищающие их башни. Теперь же, от всех этих топорных фортификаций остался один только барбакан, и именно к нему прикрепили веревочные трапы и железные якоря «Тучелома». В дрейфе он всегда поворачивался ангелом в сторону ветра. Аврелию разбудили после четырех, ветер дул с востока, поэтому, когда она спустилась с правого борта на вершину барбакана, то увидала бесконечную панораму пущи, тянувшейся вплоть до южного горизонта, до едва видимой, затуманенной линии гор. В эту пору дня солнце окрашивало все, накладывая медовый отблеск на зелень, зелень и зелень — Аурелия стояла над целым морем зелени. Заспанная, зевающая, она позволила провести себя по внутренним лестницам барбакана, через двор имения и на этаж его западного крыла, где без слова погрузилась в пахнущую весной Земли постель, заново погрузилась в свой огненный сон.

В очередной раз она проснулась среди ночи, боль полного мочевого пузыря заставил ее схватиться с постели; какое-то время она не понимала, где находится, что это за тюрьма такая ледяная, только лишь коснувшись холодной, кирпичной стены, вспомнила Бербелека, Землю и Острог. Аурелия вышла в темный коридор. Прикусила язык, кожа засвербела, в тусклом свечении собственного пота она нашла лестницу и двери, ведущие на задний двор, там сразу же начинался одичавший сад и — без перехода — лес. Наверняка, во дворе имелись купальные помещения и санитариум, но лунянка и не собиралась их искать — присела за низкой вербой. Красная от пыра моча прожгла траву, в воздухе повисла резкая вонь. Возвращаясь через двор, девушка заметила темный силуэт на лавке под стеной дома. Она остановилась, стиснула кулаки, сделалось светлее. На лавке сидела старуха, завернутая в цветастую шаль, в седых волосах выделялся коралловый гребень. Старуха глядела на Аурелию, щуря глаза. Затем пошевелилась, левой рукой выгладила черную юбку, правой же подозвала лунянку; блеснул перстень с синим камнем.

Аурелия медленно подошла к ней.

Женщина повторила жест, и девушка присела возле лавки; теперь старуха могла присмотреться к ней, не задирая головы. Она провела холодными, костлявыми пальцами по щеке Аурелии, по безволосому черепу, снова по щеке, шее, ключице, груди, предплечью. Где-то в глубине чащи завыл волк. Женщина тепло улыбнулась; Аурелия тоже ответила улыбкой.

Старуха отправила ее жестом головы.

— За лестницей, белые двери, красный косяк. — Она произнесла это по-гречески, когда Аурелия уже повернулась к ней спиной. Голос у бабули был мягкий и звучный, чуть ли не девичий.

В третий раз Аурелия проснулась в Остроге к завтраку — запахи горячих блюд заполняли дом наравне с лучами утреннего солнца, слюна сразу же собралась во рту, лишь только вышла из санитариум за лестницей. Девушка вернулась в спальню, чтобы накинуть на себя какую-нибудь одежду. Оказалось, что во время сна у нее забрали все, даже сапоги и ту кавалерийскую куртку, которую она выиграла у хуратского сотника. Остались лишь этхерные доспехи, закрытые в маятниковом сундуке. В ящике под ложем зато обнаружила с десяток юбок и платьев, некоторые на вид очень дорогие, пелерину, меховую душегрейку, сандалии и кожаные сапожки. Наверняка, у нее не будет оказии поносить чего-нибудь подобного — а ведь в ней все время дремало то детское любопытство, желание лично испытать все иное — поэтому надела светло-желтое платье херсонского покроя, с высоким воротником, длинными рукавами, закрывающее грудь и сжимающее талию. Аурелия подкатила рукава до локтей и спустилась в столовую.