Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

если штурм Пекина состоится. Не зря говорят: «Чтобы увидеть казнь, народ пожертвует даже своим царём». Толпа всеядна.

— Вы хотели что-то сказать? — обратился к нему барон Гро и откинулся на спинку стула.

— Спросить, — ответил Игнатьев. — Отчего? но только честно! вы прервали переговоры в Тунчжоу?

Барон насупился.

— Оттого, что цинские уполномоченные категорически отказались предоставить мне и моему коллеге право вручения верительных грамот лично богдыхану без соблюдения церемониала коленопреклонения.

— И Сэн Ван арестовал Париса?

— И моего секретаря, — барон Гро печально посмотрел на Вульфа. — На его месте могли быть и вы.

Вульф побледнел.

— Я это помню.

— Мало того, — убитым голосом продолжил барон Гро, — принц И Цин заявляет, что маньчжурские войска скорее погибнут все до одного, нежели сдадут столицу. В своём ответе он предупредил, что монголы, собравшиеся для защиты Пекина, ударят нам в тыл и сметут нашу армию, как ветер сметает пыль с дороги.

— Это писал поэт, а не солдат, — сказал Игнатьев. — Дела у маньчжуров плохи.

— Но у китайцев есть милиция, — присоединился к разговору Вульф. — Она тоже может вступить в борьбу.

— Тогда уж точно никому не поздоровится, — коснулся карт барон и отодвинул колоду.

Николай промолчал. Там, где китайцы видят силу, там они вежливы, "сгибаются, как ива", — во всех других случаях они заносчивы и непреклонны. — Вы уже ответили И Цину?

— Да, — отозвался француз. — Если в течение следующих суток пленные не будут возвращены, то наши войска двинутся к Пекину, и все последствия лягут на плечи маньчжуров.

— А можно было избежать сражения при Чанцзяване? — подышал на стёкла очков Вульф и неспешно протёр их платком. — Не рано ли заговорили пушки?

Барон Гро махнул рукой.

— Если чем и можно объяснить наше сражение, так это непомерным тщеславием генерала Монтобана, его маниакальным желанием "расколошматить" китайскую армию и тем самым добыть себе славу доблестного полководца.

— Мировую славу, — иронично заметил Игнатьев.

— Мировую, — согласился барон и признательно улыбнулся: его понимают и ему сочувствуют.

— А как на это смотрят англичане? — поинтересовался Вульф, всегда завидовавший их энергии и деловой хватке.

— У англичан, вообще, Бог знает что на уме. — Их не поймёшь. — Он озабоченно нахмурил брови, обезволенно махнул рукой и снова потянулся к картам. — А что касается китайцев — и подавно!

— У них причиной может стать всё, что угодно, — поделился своим выводом Игнатьев. — Чего нельзя сказать о нас, о европейцах.

Глаза француза просияли.

— Мы, представители великой христианской общности людей, причём, людей благоразумных, всю свою сознательную жизнь стремимся к истине, к первопричине. Богобоязнь воспитывает уважение к себе и, следовательно, к людям. Где стыд, там совесть.

— А где совесть, там душа. Там любовь и добро, — добавил Игнатьев. — Труженик совестлив, бездельник злокознен.

— Боже! — всплеснул руками барон Гро. — Как мне с вами легко и отрадно. Такое впечатление, что я вас сто лет знаю.

— И мне с вами, — признался Николай. — Нельзя знать всё, но можно понимать. Не так ли?

Барон закивал головой.

— Многознание, как и многословие, сначала завораживает, а затем отталкивает. Лорд Эльджин этого не понимает.

— Гордецы говорливы, — хмуро заметил Игнатьев и тут же спросил:

— Я чувствую, что между вами пробежала чёрная кошка, это так?

— И совершенно верно чувствуете! — подтвердил француз. — Мы с ним разные люди! Несмотря на все мои уступки, мы никак не можем с ним сойтись. Он меня бесит.

— В нём говорит королевская кровь. Он с рожденья повелитель.

— Повелитель, — фыркнул барон Гро. — Человеку легче родиться бесстыжим, нежели стать им. — Он помолчал и неожиданно спросил: — Я удивляюсь, отчего это китайцы до сих пор не обратились к вам с просьбою, — он замялся и не договорил.

— О посредничестве? — закончил за него фразу Николай и пожал плечами. — Должно быть, гордость им не позволяет.

— По мне, — медленно заговорил француз, — это было бы самым разумным. Не скрою, я бы даже хотел, чтобы вы вмешались в дело.

Игнатьев почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Кажется, он близок к цели. То, о чём он думал столько месяцев и дней, лукаво обещало сбыться.

— Для чего? — невозмутимо посмотрел он на барона, боясь спугнуть надежду.

— Хотя бы для получения верных известий о пленных, — уклончиво ответил тот.

Николай промолчал. Достоинство, достоинство и ещё раз достоинство.

Что ни говори, а нужда всегда реальна, ему об этом только что поведал собеседник.

Покидая двор французского посланника, он не без гордости отметил, что все караулы и дежурные части ставились в ружьё и отдавали ему честь. А ведь когда-то всё было иначе.

Лорд Эльджин принял Игнатьева в своей палатке. В ней стояла складная кровать, небольшой походный шкаф, несколько чемоданов, на один из которых он и присел, уступив гостю единственный стул.

За раскладным узким столом штабные офицеры писали приказы по войскам, а секретарь посольства Олифант переписывал ответ принцу И Цину.

— Единственное, чего не хватает этим вероломным мартышкам, так это восьмихвостой плётки, — чтобы визжали и радовались, что я им головы не открутил! — взбешённый упорством китайцев, стучал по чемодану кулаком лорд Эльджин. — И эту гориллу Су Шуня нужно держать в узде, чтоб окончательно не распоясался. При полном попустительстве придурка императора, от него можно ожидать всего.

Если француз был отчасти растерян и подавлен теми осложнениями, которые свалились на его голову, то англичанин метал гром и молнии. Хотел торжественно со всей своей огромной свитой въехать в Пекин, а получилось чёрт-те что и с боку бантик — настоящая война. И он сидит теперь на чемодане. Стыд, позор! И это он, потомок королей, воплощение аристократического лоска, гордости и страсти, изящного высокомерия, жёсткой учтивости, холодного презрения к плебеям, почти со слезами на глазах говорит о потере незаменимого Париса, необходимого Лока и полезного для будущей его карьеры журналиста. Одно только утешало: хотя барон Гро был учтив в своей переписке с принцем И Цином и вообще соблюдал умеренность в выражениях, тогда как он, лорд Эльджин, писал резко, настойчиво и нарочито грубо, французы были в явном проигрыше.

— И чем вы это объясняете? — поинтересовался Николай,