Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

того, что союзники всерьёз подумывают о посреднике, и радовало, и тревожно угнетало: нет ли западни? подвоха? чёрной мысли? Говорят, сентябрь — месяц сюрпризов. Кто говорит? Да все. Прежде всего, китайцы, тот же монах Бао: ему можно верить — он никогда не подводил. В сентябре, говорил он, находятся старые вещи, появляются новые друзья, в небе зажигаются новые звёзды. Может, всё это и так, и, скорее всего, так, потому что, в самом деле, появились непредвиденные трудности, неожиданные беды — одно пленение парламентёров чего стоит! И барон Гро готов дружить: протягивает руку. И лорд Эльджин стал доступней. Что-то в этих ожиданиях осенних перемен народ находит для себя. Китайцы — народ мудрый. Жизнь маленьких, простых людей однообразна — внешне. На самом деле, сокровенно, она изменчива, непостоянна и зловредна. Вот и приходится им, бедным людям, следить за жизнью в оба, не упускать из виду, знать в лицо.

Его стремя снова звякнуло о стремя Вульфа, и он слегка потянул повод вправо, объезжая лужу.

«Интересно, — погружаясь в свои трудные раздумья, спросил он себя, — что значат слова лорда Эльджина: "События последних дней это не карточная колода, которую можно перетасовать и сдать заново?" Не камень ли это в огород французов? Не решимость ли идти ва-банк: свергнуть династию Цинов? А может быть, за этими словами кроется банальная растерянность? утрата веры в свою правоту? Всё может быть, всё может.

«Как бы там ни было, чтобы ни случилось, — подъезжая к посольской кумирне, решил он, — нейтральную позицию никак нельзя терять. Я должен уподобиться цапле: цапля в болоте не увязнет».

Глава XХVI

— Ну чё, пустосваты? — обступили казаки Шарпанова и Беззубца, когда те расседлали коней. — Замирятся союзнички, аль погодят? Чиво слыхать-то?

— Разговоры говорить — дело господское, — полез за кисетом Шарпанов и стал сворачивать цигарку. — Наше дело: цыть и никшни.

— Дрейфят на Пекин итить, кругами ходят, — обдёрнул на себе чекмень Беззубец и спросил у Бутромеева, нет ли, чего пожевать?

Тот отсыпал ему горсть земляных орехов.

— Старуха тут ходила, запаслись.

— И то халва, — сказал Беззубец.

Шарпанов закурил и передал ему коробок спичек. Морщась от махорочного дыма, присел рядом с Курихиным на опрокинутую бочку и, надавливая на колено, потёр его через штанину.

— К дожжу мосол свербит, зудит, холера!-Он недовольно посмотрел на небо — чистое, безоблачное, по-осеннему прозрачное, и сплюнул под каблук. — Не сёдни-завтра подсуропит.

— Одначе, ветерок, — лениво возразил ему Курихин.

— Говорю, к дожжу. — Семён выпустил дым через ноздри и покосился на Бутромеева. — Англичане чиво хочут? — Тот пожал плечами: кто их знает. — Богдыхана скопырить, — видя замешательство товарища, важно пояснил он и вновь потёр колено. — А казну ево в Лондон переметнуть.

— А французам тады чё? — озаботился Курихин, жадно поглядывая на дымящуюся самокрутку. — Оставь, докурю.

— Хрен с присыпкой! — выпалил Беззубец. — Кукиш с маслом. — «Хрен с присыпкой» относился к Курихину, а "кукиш с маслом" — к французам. — По-первах я докурю, мы из конвоя.

— Ладныть, — с обидчивой угрозой засопел Курихин и жалостливо заблажил: — А мою ма-а-мыньку, сиротку беднаю, накрыли саваном и унесли…

— Не гомони, — прицикнул на него Савельев, — дай послухать.

— Француз, барон который, чиво лыбится? — въедливо прищурился Шарпанов. — Чо хотит?

— Ясно чиво, — ответил Беззубец. — Чевой-то замышлят.

— То-то они с нашим Палычем послуются, — ревниво заметил Савельев. — То мы к нему, то он к нам — бесперечь.

— Рассею под себя впрягает, вот! — погрозил пальцем Шарпанов и передал окурок Беззубцу. — На, Степан, смоли.

— На чужом горбу — до рая близко, — подал голос Стрижеусов и откровенно признался, что барон ему «не по нутру»: — Больно хитрой!

— Хитрой и стерьва, — уточнил Савельев.

— В обчем, — досадливо поморщился Шарпанов, налегая рукой на колено, — не кобенься, краса, свадьбы не будет.

— Трепаться нам ещё в охвостьях и трепаться.

— До зимы.

— У, лярвы долгорылые, — обозвал союзников Беззубец и сбил фуражку на затылок, — дать бы вам чертей за Севастополь! — Он ловко выщелкнул окурок, проследил его полёт и начал подниматься. — Прощелыги.

Союзники стояли лагерем ещё несколько дней — ждали освобождения парламентёров. Томясь неизвестностью, лорд Эльджин подходил к клетке с попугаем и набрасывал на неё чёрную тряпку. Хотелось тишины. Но не спасала и тряпка. Попугай турзучил её клювом и рвался из темницы.

— Ты-щя-ща че-тей! Ты-щя-ща че-тей!

По ночам в палатке было сыро — шли дожди. В поречных камышах кричали дикие коты, злобно и жутко.

"Господь даёт нам знание пути, а путь даёт нам знание о Боге", — погружался в раздумья Николай, не в силах что-либо изменить и предпринять. Ночь барабанила по стёклам крупными каплями дождя. Было тоскливо. Иногда ему казалось, что он бредит наяву. Слухи о скором перемирии лишили его покоя. Желание найти Му Лань, надежда увидеть её и обнять, сказать, как он её любит, гнала его в Пекин, а он сидел на месте. На что он мог рассчитывать? На милость. На Божью милость, да ещё на то, что без него союзникам не обойтись. Мысли путались, будили по ночам. Если жизнь есть сон, то чему радоваться? Радости во сне или радости наяву? Почему, если плачешь во сне, то днём смеёшься? Отчего такая стойкая и показательная противоположность? Земля темна и тьмой овеяна. Кто делит земли — проливает кровь. Вспомнилось лицо директора Азиатского департамента Ковалевского, — с густыми бакенбардами и покрасневшими веками: любил Егор Петрович играть в карты — частенько не спал по ночам. Едва Игнатьев увидел его близкие глаза, как они поплыли в сторону, и на их месте появилось древнее рисуночное письмо маньчжуров: вверху — огонь, под ним — отец Луна и мать Солнце. Чуть ниже — треугольники — верхний и нижний — смерть врагам! Затем поплыл прямоугольник, обозначающий степь — честность, прямоту. В центре — Соёмбо — плавают Ян-Инь — две рыбы мировой стихии. Земля и небо, огонь и вода. Мужчина и женщина. Вечный круговорот из прошлого в будущее через настоящее. А какое оно у него? Неизвестно.

Осенняя сырая ночь была мучительной, зловещей. Навязчиво-невыносимой. Хотелось броситься к дверям, толкнуть их, выскочить во двор,