Лунный ветер - Евгения Сафонова

Настал мой черёд долго молчать. Слушая, как где-то за окном рокочут отзвуки далёкой грозы.

Разомкнуть губы удалось мне не без труда.

— Гэбриэл Форбиден… кажется, это я тебе тоже уже говорила, но не могу не повториться, — судорожно вздохнув, я резко встала. — Ты самый безнадёжный идиот, каких только видывал свет.

Это заставило его посмотреть на меня. За миг до того, как я, бесцеремонно устроившись на его коленях, держа спину так прямо и вскинув голову так высоко, чтобы смотреть на него сверху вниз, вперила в него бесконечно злой взгляд.

— Три с лишним месяца я влачу жалкое существование, считая, что ты не простил мне моего предательства и моего недолгого замужества, — а ты не простил себе того, что спас мне жизнь? И всё это время живёшь в ожидании момента, когда я перестану в тебе нуждаться? — рывком отобрав у Гэбриэла бокал, я опустила его на стол так резко, что стекло жалобно звякнуло. — Всё, что ты сделал, ты сделал ради меня. Чтобы спасти меня. Чтобы мы могли жить спокойно.

— Чтобы тебя спасти, я мог рискнуть рассказать тебе правду, — его голос ничуть не изменился, и разноцветные глаза встретили мой яростный взгляд с почти мертвенным спокойствием. — Вероятность того, что при данном раскладе это действительно поможет, и того, что ты мне поверишь, была ничтожно мала, но я мог попробовать. Мог попытаться увезти тебя туда, где графу было бы до нас не дотянуться.

— Он не оставил бы нас в покое.

— Даже в другой стране? Нет, мы могли сбежать так далеко, что он бы нас не нашёл. Наверное, могли. Но я знал, что будет тогда. Знал, что граф ни за что не позволит сыну умереть, даже если тот этого захочет. Вновь сотрёт ему память, опоит, очарует… а люди продолжат умирать. Волк уже убивал, а стоит оборотням узнать вкус чужой крови, как голод их становится нестерпимым. Я слишком хорошо знаю, на что они способны. — Гэбриэл снова отвёл взгляд, уставившись на огонь. — Я был в таком же подвале, как тот, что ты видела внизу.

Это было для меня в новинку. И хотя я подозревала, что повесть выйдет не из приятных, любопытство оказалось сильнее страха и здравого смысла.

— Расскажи, — мягко вымолвила я.

Его руки рассеянно потянулись к моей талии — и, к вящей моей досаде, опустились на подлокотники кресла, так её и не коснувшись.

— Тогда была вдовствующая маркиза. Тоже колдунья. Любимая дочь, которой раз за разом стирали память о её проклятии, никаких улик, ведь магу так просто их не оставить… всё хорошо знакомо, правда? Милая маркиза не знала о возможности исцеления, но её это не останавливало. И целый год мы пытались найти основания для ареста и допроса. Год, который эта мерзавка смеялась нам в лицо, прикрываясь своими связями, своим титулом и правами, которые он ей даровал. А люди в окрестностях её замка продолжали пропадать… пока под видом очередного нищего в её владения не забрёл я. Пока очередная добыча сама не оказалась охотником. — Гэбриэл неотрывно смотрел на каминную решётку. — Я был ещё молод, но и сейчас помню, как очнулся в том подземелье. На полу, заваленном костями бродяг, которых никто никогда бы не хватился. Бедняков, до которых никому не было дела. Фейри, жизни которых тогда ценили наравне с домашней скотиной. Внебрачных детей, которых несчастные матери, надеясь скрыть свой позор, отдавали добрым незнакомкам, обещавшим за скромную плату найти младенцу славных новых родителей и подарить ему жизнь без клейма незаконнорожденного. Очаровательная практика, начавшаяся уже тогда, а сейчас лишь набирающая обороты. Когда я о ней услышал, подумал, что этой выдумкой боги, верно, решили побаловать детоубийц. — Даже сейчас, много лет спустя, его пальцы на бархатных подлокотниках едва заметно дрогнули, словно желая сжаться в кулак. — Детские черепа… тогда я впервые их увидел. Маленькие, ещё беззубые, без того оскала, которым отличаются взрослые. И только тогда понял, насколько они хрупкие. Ломаются под каблуком, как стеклянные… и улыбаются тебе. Почти трогательно.

Я смотрела в его глаза, сами казавшиеся стеклянными. Понимая, что, сидя так близко от меня — в гостиной, согретой треском огня, тем более тёплой, когда за окном бушует гроза и хлещет холодный осенний ливень, — в действительности Гэбриэл сейчас очень, очень далеко. Там, где вместо золотистых стен с изящным цветочным узором его окружает сырой тёмный камень, источающий холод и жуть.

И впервые начинала понимать смысл слов, которые давным-давно услышала от него в лабиринте.

«Я видел вещи, которые вашим невинным глазкам лучше не видеть никогда»…

— Видишь ли, когда волк внутри оборотня входит в полную силу, проще всего удержать его в клетке, позволив утолить голод прямо в ней. И меня ещё долго преследовала мысль, сколько из этих костей появилось за тот год, в который мы не могли понять, что в действительности нам нужно сделать для ареста. А в человеческой ипостаси та девчушка была такая милая, такая безобидная… разбудила меня тем, что звала маму. Ничего не понимала, ужасно испугалась, проснувшись в подвале на цепи. Мне до сих пор иногда вспоминаются её глаза. — Гэбриэл снова протянул руку к бокалу — но лишь отстранённо щёлкнул пальцами по стеклянной кромке, слушая, как та отзывается коротким звоном. — Я знал, что наш дорогой лорд Чейнз докопался и до этой истории. Ещё одна причина, по которой он так стремился отправить меня, уже разоблачавшего оборотней, подальше от своей вотчины. И, как выяснили на допросе Инквизиторы, он действительно считал это допустимой ценой за то, чтобы сын оставался в заточении, не рискуя побегом разоблачить его и себя. Пускай лучше ужинает под присмотром, чем оставляет кровавый сор в месте, для этого не предназначенном. В конце концов, что такое жизнь бродяги или младенца-бастарда, плода порочной страсти девиц из низших сословий? Можно сказать, оказываешь стране услугу, очищая её от элементов, порочащих её благопристойный лик. — Кончиком указательного пальца он медленно обвёл край бокала, точно надеясь вынудить его запеть. — Да, пока графу не было нужды успокаивать волка таким образом. Пока клетка с трудом, но могла его удержать. Однако он уже достиг того момента, когда сумел выбраться оттуда, и спустя несколько полнолуний… а на сей раз я никак не смог и не успел бы сам… да и если граф знал о том деле, даже подослать кого-то другого уже не…

Он замолчал, когда я обвила его шею руками. Молча, прижавшись к нему, касаясь губами белого шёлка волос на его виске.

Выходит, я даже представить не могла того, что точно знал он. Того, что нам удалось предотвратить.

Что ж, ради того, чтобы этого не случилось, пожалуй, я согласилась бы ещё раз пережить всё, что уже пришлось.

— Знала бы, как мне хотелось просто убить их обоих, — проговорил Гэбриэл едва слышно, словно не замечая того, как доверчиво я льну к нему. — И мальчика, и его отца. Особенно на той треклятой свадьбе, когда я увидел самодовольное лицо нашего дражайшего графа. А стоило мне представить тебя… не знаю, мысль о чём вызывала во мне больше бешенства. О том, что с тобой сделают после постели, или о том, что сделают в ней. — Лишь глубокая складка между бровей, прорезавшая его бесстрастное бледное лицо, выдавала, что он чувствует. Даже теперь. — Это было невыносимо: понимать, что я своими руками отдаю тебя другому. Что обрекаю тебя страдать от этого. Но я просто позволил всему идти по плану… как и положено хорошему Инквизитору, — его губы снова скривила усмешка. — Не дозволяя страстям помрачить разум.