Новый век начался с понедельника - Александр Омельянюк

Сиамская кошка Маркиза, пять лет до этого ревностно гонявшая Гудинских шлюх, встретила хозяина, рухнувшим за порог. Даже через много лет он с волнением рассказывал об этом случае:

– «Когда меня чуть не убили в 1995 году, она меня и оживила – слизывала кровь и сидела рядом, пока я не очнулся! Я накормил её, и уж только потом позвонил в скорую!».

Ивану повезло. Ведь бандиты, потом не обнаружившие его труп на месте, шли по его пятам с целью добить. Соседи рассказали ему:

– «У Вас тут убийства не было?» – спрашивали подозрительные люди – пассажиры красных Жигулей, стоявших на следующий день во дворе.

А это наверняка были те самые Тверские крутые люди.

Но всё-таки Иван Гаврилович вспоминал ту пору с некоторым чувством ностальгии:

– «Когда я от перепродажи золота за один раз получал за партию около двадцати тысяч рублей, сразу и девки откуда-то появлялись!».

Но с, якобы, сладкой жизнью пришлось всё-таки завязать.

Его идолом и любовью на некоторое время стала Маркиза.

И какого же было переживание Ивана Гавриловича, когда после отпуска вместо нежданно сгинувшей любимой кошки сыны подарили ему собаку, которую он тут же им и вернул обратно.

Однако по версии осведомлённых людей всё было совсем не так, как рассказывал сам Гудин. В те времена он увлекался карточной игрой на деньги. И, как большинство мужчин-мальчишек, был очень азартен и, как все самолюбивые люди, необоснованно оптимистичен на счёт своей удачи.

Как-то раз он проиграл в карты очень большую сумму денег. А отдавать-то было нечем. Да и совершенно не хотелось. Такая сумма наверняка полностью бы разорила его, лишила бы, длительное время собираемых накоплений, радужных перспектив в жизни.

И он попросту слинял с игры, хитро заметая за собой следы. Но не тут-то было.

Его неверное тело было, кем надо, выслежено, отбито, очищено, и замешано в крови, и, якобы, действительно, сам Гудин доплёлся до дома и вызвал скорую помощь.

Такой двойной позор естественно скрывался Гудиным. Но он всё же как-то проговорился:

– «Я отдал долг – десять тысяч долларов, и всё!» – подвёл тогда черту под своим рассказом Иван Гаврилович.

А вместо этого он придумал легенду, что было не впервой, обеляющую его и делающую его чуть ли не героем-страдальцем.

– «У меня же был разбит весь лоб и глаз выбит!» – поделился он как-то раз с Инной и Надеждой.

– «Бог шельму метит!» – неосторожно потом проговорилась Инна, выдавая своё отношение к Гаврилычу.

А, слышавшая на расстоянии этот разговор, Марфа тут же начала допытываться у Платона:

– «Вот инвалиды без конечностей называются ведь ампутантами! Да? А кто без глаза, как?».

– «Наверно, выбивантами!» – отшутился Платон от назойливой старухи.

Иван Гаврилович Гудин за всю свою прошедшую жизнь унаследовал многое.

От немецких генов – возможно ненависть к другим людям, нациям и национальностям.

– «Интересно, а как Гаврилыча настоящее отчество?!» – загадочно поинтересовалась Марфа Ивановна.

– «Какой-нибудь Гансович, или Адольфович?» – предположил Платон.

– «У нас на фирме был один мужчина по имени Адольф Иванович!» – вспомнил тут же он.

– «Наверно в честь Гитлера назвали?».

– «Очень может быть! Он и родился-то, как и Гаврилыч, в 42 году!?».

– «А интересно, как его в детстве сверстники дразнили?!» – допытывалась старушка об Адольфе Ивановиче.

– «Так Гитлер тоже ведь маленьким был! Небось, Адиком звали?!».

Иван Гаврилович Гудин возможно также унаследовал и громкость гортанного голоса, напоминая этим Платону птицу-секретаря.

– «Как говорили Древние римляне, когда плебеи счастливы, они ужасно шумят, и у плебеев очень ограниченное представление о верности! Причём они разделяли плебеев и пролетариев!» – провёл Платон краткий исторический ликбез для Марфы Ивановны.

– «То-то Гаврилыч не хочет быть пролетарием!» – сделала логический вывод Мышкина.

– «И этим себя выдаёт!» – поставил точку в её выводе Платон.

От материнского воспитания и безотцовщины Гудин унаследовал, в основном, женские черты характера.

А как полу сирота, как самый младший в семье – эгоизм.

От зависти к старшим братьям – комплекс неполноценности.

Иван, как последыш, всегда донашивал за старшими братьями их одежду, доигрывал в их игрушки, доучивался по их учебникам. Отсюда у него и возник комплекс по отношению к одежде и вещам.

Поэтому теперь Иван Гаврилович любил похвалиться своей одёжкой.

На комплимент Марфы о его новом костюме, Гудин, уходя, горделиво заметил:

– «А я, вообще, как денди лондонский одет!».

– «Дендует, падла!» – под хохот Марфы вслед ему бросил Платон.

За это его детское унижение в вещах и одежде он в то время люто возненавидел своих братьев.

Возможно, как месть матери и братьям, Иван стал воровать монеты из их общей семейной копилки, на всю жизнь привив себе вороватость.

От ощущения себя сыном номенклатурного работника – высокомерие, зазнайство, карьеризм, лицемерие, подхалимство, приспособленчество, отсутствие чести и совести, да и ума тоже.

– «Мне экстрасенс сказал, что у меня хватит силы воли бросить курить!» – гордо заявил как-то Иван Гаврилович.

– «Конечно! Захочешь бросить, бросишь! Всё в твоих руках!» – поддержал полезную мысль коллеги Платон.

– «Да, да!» – горделиво подтвердил Гудин.

– «Дело теперь за мозгами!» – снова опустил его Платон.

Гудин всегда спорил, не разобравшись в сути вопроса, в позиции противоположной стороны. С тупостью, недостойной применения, Иван Гаврилович долдонил что-нибудь, зачастую слова паразиты и междометия, совершенно не обращая внимания на собеседника.

А от тщедушности тела и души Гудину стали присущи зависть, злость и вредность.

Но Ивану Гавриловичу Гудину, как впрочем, и всем людям на Земле, были свойственны не только плохие черты характера и поступки.

По своей сути он был всё-таки добрым, заботливым и во многом порядочным.

И ему самому иногда незаслуженно доставалось от коллег.

Тёща Платона как-то оговорила Гудина за перерасход скотча.

Невольно смутившись, а может, испугавшись суровой и справедливой женщины, тот постеснялся намотать необходимое количество скотча на коробку, и на эскалаторе станции метро «Маяковская» ручка оторвалась, коробка упала, раскрылась, и банки полетели вниз по ступеням…