Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - Шерри Тёркл

Он пытается объяснить, чем вызвано его беспокойство: как выясняется, новый партнер работает всего в нескольких кварталах от него. Борнинг предложил ему пропустить по стаканчику или поужинать вместе после работы – вечером того же дня или в конце недели. Он хочет произнести тост за их успех и спланировать первые шаги. Но его коллега отказался от встречи и даже не предложил провести ее в другой раз. Борнинг передает слова партнера: “Он сказал мне – давайте просто спишемся”.

Борнинг говорит о сложности бизнес-проекта, который они с партнером собираются запустить. Он недоволен и с тоской думает о бесконечной электронной переписке с партнером, отказавшимся начать их сотрудничество со стаканчика и рукопожатия.

Жизнь в новом цифровом ландшафте бросает нам вызов. Хотя интернет предоставляет нам ни с чем не сравнимые инструменты, дающие информацию и постегивающие к действию, в случае, когда мы сталкиваемся со сложной социальной проблемой, у нас возникает соблазн отступить на территорию, которую я бы назвала онлайн-реальностью. Там у нас есть возможность общаться только с теми, чье мнение мы разделяем. Кроме того, мы можем делиться только теми мыслями, которые, насколько нам известно, хотят услышать наши подписчики[255].

Там все куда проще. Или можно сделать так, чтобы это выглядело проще. В том мире, который мы охарактеризовали как лишенный трения, мы привыкли чувствовать, что успешно выполняем задачи: уже выросли поколения, привыкшие побеждать в игре – или преодолевать очередной ее уровень – и видеть на экране новую картинку. Такая история “легкой отправки” – всего лишь один из способов, с помощью которых цифровая жизнь формирует новый публичный образ. Онлайн-реальность приучает нас видеть мир как целое скопление кризисов, требующих от нас непосредственного действия. В этом контексте мы с легкостью обходимся без важных бесед. Что же спровоцировало эту проблему? Кто здесь заинтересованные лица? А какова ситуация на местах? Дело в том, что на местах не бывает простых решений – ведь там трения, сложность и история.

Когда мир компьютеров был еще совсем новым, я использовала метафору “второго я”, чтобы описать происходящее у нас на экранах, поскольку наблюдала, как люди определяют себя в зеркале машины. Они смотрели на рабочие столы своих компьютеров, испытывая чувство собственности. Рабочий стол уже сам по себе был новым способом подтвердить свою идентичность с помощью выбранных владельцами приложений и контента, который они создавали и курировали. Этот процесс, безусловно, продолжается. Однако параллельно возникло и менее прозрачное движение. Теперь мы знаем, что наша жизнь в сети создает цифрового двойника, потому что мы предприняли некие действия (мы не знаем, какие), запустившие определенные алгоритмы (мы не знаем, каким образом это произошло). Из самой нашей жизни “добывают” ключи к нашим желаниям. Но когда экраны устройств подсказывают нам, чего мы хотим, они нередко выглядят, как разбитые зеркала.

Чрезвычайная ситуация

Элизабет, магистрантка-экономистка, испытывающая трудности с многозадачностью, делится со мной историей о том, как однажды оказалась вовлечена в онлайн-политику. В 2012 году онлайн-активисты – участники группы под названием Invisible Children, Inc.[256] – рассказали о зверствах Джозефа Кони, предводителя военной группировки, действовавшей в Уганде, Южном Судане, Демократической Республике Конго и Центральноафриканской Республике. “Невидимые дети” выпустили тридцатиминутный видеоролик, где особо акцентировалось, что Кони использовал детей в качестве солдат. Создатели видео предлагали желающим посылать деньги в обмен на таблички с изображением Кони. 20 апреля 2012 года в рамках программы Cover the Night[257][258] таблички нужно было разместить на лужайках перед частными домами и на общественных зданиях. Организаторы проекта рассчитывали, что такие действия принесут Кони “известность”, а это, в свою очередь, окажет моральное давление, необходимое, чтобы положить конец террору.

Видеоролик вышел 5 марта 2012 года, а к июлю 2012-го он набрал уже 91 миллион просмотров на YouTube и более 18 миллионов просмотров на Vimeo. Всего через несколько дней после выхода ролика 58 % населения от восемнадцати до двадцати девяти лет говорили, что слышали о нем. Когда ролик вышел, Элизабет жила в США. Женщина откликнулась на трагические события, связанные с Кони, и решила принять участие в онлайн-движении.

Мать Элизабет – адвокат из Найроби; отец, американец, познакомился с будущей женой, когда работал в “Корпусе мира”. Элизабет всегда чувствовала связь с Африкой, но в то же время ощущала и некоторую дистанцию: ей бы и хотелось делать больше, но она не видела для этого возможностей. Борьба с Кони представилась ей подходящим шансом. Элизабет была оптимистично настроена в отношении будущего этой кампании. Неудивительно, что она с раздражением и непониманием относилась к скептицизму африканских друзей, усомнившихся, что кому-то есть дело до событий в Африке. А друзья как раз могли отличить любопытство – любопытство, которого хватало, чтобы посмотреть ролик, – от серьезной озабоченности. И действительно, в оговоренный день слишком мало людей вышли в реальный мир, чтобы расставить таблички. Элизабет подытоживает свой опыт: “Мы заходим на сайт, отправляем деньги и таким образом удовлетворяем свою потребность в беседе. Мы выходим в сеть, чтобы продемонстрировать солидарность с движением, но на этом все”.

Видеоролик, посвященный Кони, сам по себе позволяет нам понять, что такое окончательное бездействие. Закадровый голос начинает повествование с предпосылки, что социальные сети – политическая идея, которая изменит мир: