Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - Шерри Тёркл

В катастрофах присутствует отзвук стихийных бедствий. Мы не можем предвидеть, что они с нами произойдут. Когда терроризм преподносят как некую напасть (а такое происходит нередко), получается, что его отделяют от породившей его истории, и тогда он превращается в природный катаклизм, злую силу, а не то, с чем можно справиться политическим способом или путем пересмотра исторических корней этого явления. Если воспринимать террор как природный катаклизм, нам только и остается, что убивать террористов.

Если вы называете что-то катастрофой, к этому особо нечего добавить. Если же вы сталкиваетесь с ситуацией, которая видится вам результатом действий человека, то сказать по этому поводу можно очень и очень многое. В таком случае вы можете требовать отчета. Вам нужно разобраться в причинах. Вы обдумываете возможные действия. Тут нужна беседа – и далеко не одна.

Гораздо проще оказаться лицом к лицу с чрезвычайной ситуацией, нежели вести такие сложные беседы. Оказавшись в режиме кризиса, мы позволяем себе откладывать на потом беседы, необходимые для политических действий. И в настоящий момент наша политика буквально вопиет о беседах, которые мы слишком долго откладывали на потом: это беседы о том, что значит быть собой и гражданином в мире больших данных.

Пространство для размышлений в мире больших данных

В нашем новом информационном ландшафте беседы, традиционно считавшиеся частными – разговор по телефону, отправка электронных писем и СМС, – оказываются в руках корпораций, а те в свою очередь заявляют свое право на нашу информацию, поскольку именно они обеспечили нас инструментами коммуникации. Стоит нам только взглянуть на что-то в сети, как мы сразу же оставляем след, который мгновенно становится информацией для кого-то. По мере того как мы занимаемся переоценкой ценностей, находясь в сети, и позволяем своему разуму блуждать, а сами при этом думаем, что бы такое почитать, что купить, какие идеи нас интересуют, – эти, казалось бы, интроспективные действия тоже принадлежат компании, позволяющей нам осуществлять поиски. Эта компания извлекает из наших действий информацию, которая может пригодиться ей сейчас, и сохраняет данные о наших действиях на случай, если они понадобятся ей впоследствии. Дело в том, что вся эта информация существует независимо от нас и находится в таком состоянии, что ее можно по кусочкам продавать третьим лицам. А если выйти за пределы мира коммерческих транзакций, то, как мы теперь знаем, наше правительство тоже считает, что имеет право подслушивать наши разговоры.

Со временем жизнь с электронной тенью начинает казаться настолько естественной, что мы ее уже не замечаем. Марк Цукерберг, основатель и генеральный директор Facebook, заявил: “Неприкосновенность личного пространства больше не является актуальной социальной нормой”. Что ж, возможно, концепция личного пространства не пришлась ко двору в социальной сети, но какая может быть интимность без личного пространства? А что такое демократия без личного пространства? А возможна ли свобода мысли без личного пространства?[264]

Мир без личного пространства

Мои бабушка и дедушка знали, как это объяснить, причем весьма подробно. Когда мне исполнилось десять, бабушка решила, что я уже достаточно взрослая и смышленая, и отвела меня в главную публичную библиотеку Бруклина – большое величественное здание, расположенное на Гранд-Арми-плаза. У меня уже была библиотечная карточка – я пользовалась ею в нашей местной библиотеке, всего в нескольких минутах от дома. Но теперь мы направлялись в большую библиотеку.

Бабушка приготовила угощение для пикника – сэндвичи с курицей на ржаном хлебе и лимонад, – и мы устроили ланч на скамейке из дерева и бетона на парадной площадке Проспект-Парка. Разговор затронул тему библиотечных правил. Бабушка объясняла мне, что я могу заказать любую книгу, причем информацию о заказанных мной книгах библиотека обязуется хранить в секрете. Никто не имеет права знать, какие книги я прочитала. Это то же самое, что неприкосновенность нашего почтового ящика. И в том и в другом случае речь шла о защите пространства мысли. Эта тема была для бабушки ключевой, когда речь заходила о том, почему она так рада, что ее дети растут в Америке.

Бабушка объяснила, что в Европе – в те времена, когда там жили ее родители, – правительство использовало почту, чтобы шпионить за людьми. Здесь, в США, это пространство защищено (бабушка мало что знала о злоупотреблениях Дж. Эдгара Гувера, хотя падение сенатора Джозефа Маккарти стало для нее утешением). Я помню разговоры о неприкосновенности почтовых ящиков с самого детства; я действительно хорошо запомнила, как утренний ритуал – поход за почтой – почти каждый день давал бабушке возможность порадоваться надежности нашего почтового ящика.

А вот о конфиденциальности моего списка книг мы заговорили позже. Очевидно, бабушка считала это более тонким аспектом гражданского права: как объяснить ребенку, что никто и никогда не должен обращать против него прочитанное им. Действительно, никто не имел права знать, что я читаю.

Почтительное отношение бабушки к американскому почтовому ящику и библиотеке было ее глубочайшим выражением патриотизма. И пространство мысли занимало в этом патриотизме ведущее положение. Для дедушки и бабушки, американцев во втором поколении и представителей бруклинского рабочего класса, возможность думать и общаться частным образом означала, что можно не соглашаться с работодателем и лично принимать решение относительно вступления в профсоюз. Когда работник обдумывал такое решение, мудрым поступком было чтение профсоюзной литературы за закрытыми дверями. Иначе работнику стали бы угрожать и могли бы уволить, прежде чем он принял решение о вступлении в профсоюз. Нужно было время, чтобы идеи устоялись. Человеку требовалось личное пространство, чтобы он мог изменить свое мнение о значимых для него вещах.

Во время телетрансляции слушаний по утверждению Кларенса Томаса на пост судьи Верховного суда США возник вопрос: получит ли поддержку свидетельство Аниты Хилл против судьи Томаса, если доказать, что судья регулярно смотрел порнографические фильмы? Регулярно ли он брал порнографию в местном салоне видеопроката? Адвокаты Хилл хотели приобщить эти видеозаписи к показаниям. Я верила Аните Хилл; я хотела, чтобы кассеты с порнофильмами стали подтверждением ее показаний о том, что Томас говорил ей пошлости и домогался ее. Однако защитники Томаса заявили, что информация о кассетах, которые берут в салоне видеопроката, так же конфиденциальна, как и список книг, заказанных человеком в публичной библиотеке. Кларенс Томас имел право на свое пространство мысли. Он выиграл этот раунд, и я подумала, что моей бабушке хотелось бы, чтобы он его выиграл.

Мы создаем технологии, а они в свою очередь создают и формируют нас. Я училась быть американской гражданкой возле почтовых ящиков в вестибюле многоквартирного дома в Бруклине. Мое понимание пространства мысли, необходимого для демократии, формировалось под влиянием того, как устроена публичная библиотека. Но я не знала, куда отвести мою дочь, на тот момент двадцатичетырехлетнюю, ведь она выросла в эпоху интернета.