Театр китового уса - Джоанна Куинн

выйти и закрыть за собой дверь. На столе разворачивается карта северной Франции.

– Другая вероятность заключается в том, что Дигби работает под местного, – говорит Перри, когда они идут выпить после ее инструктажа. Он выбрал темный викторианский паб в Уайтхолле, заполненный дымом трубок и кашляющими стариками в черных костюмах: парламентариями, чиновниками, сухой машинерией власти. Монохромный фон, с которым Перри в своей форме неуловимо сливается. Кристабель против воли нравится это эксклюзивное чувство нахождения в их рядах в собственной форме.

Она связалась с Перри, якобы чтобы расспросить о провизии для Флосси, и в итоге предложила выпить за Новый год, полагая, что сможет поговорить с ним о Дигби. В конце концов Перри предложил Дигби вступить в Орг; он разбирался в работе под прикрытием. Она также подозревала, что он уже может знать о ситуации в Париже много больше ее, учитывая его доступ к высоким уровням информации.

Перри продолжает:

– Всегда рискованно использовать неподготовленный персонал для скрытных задач. Неудивительно, что некоторые могут свернуть с курса. Невидимость может показаться неподготовленным пьянящей. – Его белое как мел лицо освещено зимним солнцем, косо льющимся сквозь матовое стекло; он кажется дальше, чем когда-либо, суровый как святой, человек-шифр.

– Мы не неподготовлены, – отвечает Кристабель.

– Четыре месяца, да? Между твоей вербовкой и отправкой на фронт. Хотя, полагаю, этого достаточно для краткосрочной роли, которую предлагает тебе Орг.

– Это не прогулка в парке, – говорит Кристабель. – Нам нужно договариваться с растущим числом групп Сопротивления, у каждой из которых свое мнение о том, как нужно выигрывать войну.

– Еще одна задача, слишком деликатная, чтобы вверять ее новичкам. Базовое правило безопасности – каждый раз, когда ты увеличиваешь свою сеть, ты увеличиваешь шансы обнаружения, – говорит Перри. – Или, как говорил мой старый учитель, трое могут хранить секрет, если двое из них мертвы.

– Ты рекомендовал Дигби на работу во Франции, – говорит она.

– Он говорит по-французски – он был тем, что им нужно.

Кристабель отпивает.

– Но ты не стал бы использовать его для своих нужд.

Перри качает головой.

– Дигби слишком похож на мать.

У Кристабель всплывает перед глазами фотография, которую Розалинда держала у кровати, – себя и Дигби, тонкокостные лица прислонены друг к другу, отображены в красоте, как пара кошек.

Перри покачивает виски в стакане.

– Есть те, для кого естественно отметить все возможные выходы, прежде чем зайти в комнату. Я полагаю, ты могла стать экспертом в этом даже до обретения нынешней роли, учитывая твою страстную нелюбовь к социальным обязательствам.

– Двойные двери на три часа от меня выходят на улицу, – говорит Кристабель, – и дверь в уборную на одиннадцать. Позади меня служебная дверь, примерно на семь часов, но я подозреваю, что она ведет в подвалы, а арка за баром в заднюю комнату.

– Не могу представить, чтобы твой двоюродный брат когда-либо искал выходы или вовсе задумывался о необходимости этого, – говорит Перри. – У его матери была схожая проблема.

– Один инструктор в Шотландии сказал нам, что Черчилль спит под картой, на которой отмечены все возможные точки вторжения в Англию, чтобы, проснувшись, его первой мыслью было воспоминание о надвигающейся на нас угрозе, – говорит Кристабель.

Перри поднимает стакан.

– Он упрямый мерзавец, но знает, как вести войну.

Кристабель пьет, затем говорит:

– Ты бы не продвигал Дигби, если бы считал его угрозой.

– Я верил, что у него есть шанс на успех, – говорит Перри. – У него есть определенная харизма. Кроме того, он сам сказал мне, что хочет сменить танки на что-то иное. Учитывая его любовь к сцене, я подумал, что ему понравится шумная работа, которой занята ваша порода.

– Шумная?

– Взрывы. Совсем не так, как должна действовать разведывательная служба, по моему мнению.

– Полагаю, ты сообщишь мне, как она должна действовать, основываясь на той работе, которой занята твоя порода.

– Совершенно верно, – говорит он. – У нас есть люди под прикрытием, которые останутся там надолго после того, как ваше племя вернется домой к громким аплодисментам и газетным статьям. Ты никогда не узнаешь их имен, но они необходимы.

– Чем они заняты?

Перри проводит рукой по полированному столу, будто разглаживая его.

– Собирают данные. Разве не прекрасная фраза? Чертежи. Расписания. Бумаги. В бумагах Империи мы находим ее слабые места.

– А мы поднимаем боевой дух. Чтобы французы знали, что они не одни.

– Кристабель, очень хорошо иметь свору пропитанных вином французов на холме, готовых открыть огонь, когда прибудут союзники, но, если мы не знаем точного расположения защитных береговых сооружений немцев, у союзников не будет шанса прибыть.

Она соглашается с его аргументом.

– Обе. Обе службы важны.

– Пока, – отвечает он, – но мораль французского крестьянства вряд ли будет в приоритете после войны. Вот почему твоя организация найдет свой конец, когда мы победим. Довольно иронично – осознавать, что работаешь на собственный крах.

– Ты не можешь этого знать.

– Это уже решено. На самом высшем уровне. – Он кивает на мужчин, сидящих вокруг них. – Нет нужды в двух разведывательных службах. Твою закроют – и что ты тогда будешь делать?

Кристабель оглядывает обитателей тех самых уровней. Она не может представить, чтобы их часто спрашивали, что они будут делать потом. Их возвышение кажется столь же простым, сколь поездка на лифте – из частной школы в Оксбридж, в Сандхерст, в Сити или Парламент, охота на гусей, рыбная ловля, выбор жены с усердием выбора рубашки, сыновья, портвейн, сигары, темные красные комнаты эгоистичных решений.

Тогда как ее всегда останавливают и расспрашивают. Серия препятствий, проверок личности. Напоминаний о том, что она не там, где положено.

– Я не думаю за пределами войны, – говорит она. – Я думаю о друзьях во Франции. О крестьянстве.

Губы Перри дергаются. Его всегда раздражали французы, и раздражение только усилила его неприязнь к де Голлю, о котором – четко по расписанию – он начинает говорить. Какой де Голль невероятно высокомерный, изгнанный генерал, ведущий себя, будто под его командованием армия, а не взятая взаймы квартира в Мейфэре и редкие выступления по Би-Би-Си.

У Кристабель больше приязни к одинокому французу. Она знает, что нежелание сгибаться может иногда быть твоим лучшим, твоим единственным оружием.

– Он дает им надежду, – говорит она.

– Он дает им иллюзию, – фыркает Перри.

– Надежда – это иллюзия, – отвечает она. – Потому она так сильна. – Она замечает, что он кидает взгляд на часы, и быстро говорит: – Перри, твои люди под прикрытием, они могут знать, где Дигби и чем он занят?

– Франция – не мой департамент, – говорит он, и она видит, что он как будто удалился, закрылся, как сова.