Театр китового уса - Джоанна Куинн

Пока они трясутся по узким дорожкам, она видит, как сзади поднимается в небо черный дым – что-то горит. Мальчишка оглядывается, качает головой, пускает лошадь рысью. Он высаживает Кристабель неподалеку от бистро, фахверкового здания с ящиками герани на окнах.

Внутри она находит моющую стаканы старушку. Кристабель выдает бессмысленную кодовую фразу «я бывала в деревне с дядей Морисом» и получает кодовый ответ «я хорошо помню Мориса», – и это максимум разговора, который она может вынести. Старушка спешно проводит ее в кладовую позади бистро, где Кристабель снимает рюкзак и садится между ящиками пустых бутылок из-под сидра, чувствуя, как слезы катятся по лицу, хотя сама она не двигается и не издает ни звука. Она прислоняется к ящику, откидывает голову.

Позднее старушка приносит ей черствый ломоть хлеба и сообщает, что кто-то придет за ней ночью. Он доктор, поэтому у него есть машина и пропуск, позволяющий выходить после комендантского часа. Прибыв, он загружает Кристабель на заднее сиденье маленького «Фиата», велит лечь и укрывает простыней. Доктор, низенький мужчина за пятьдесят с кудрявыми волосами и седеющей бородой, дает ей носовой платок и говорит, что, если их остановят, она должна прокусить губу и сплюнуть в него кровь.

Путешествие на машине медленное и плавное, и, хотя Кристабель не больна, она со своей лежачей позиции смотрит на проплывающее мимо ночное небо и чувствует парящее спокойствие пациента. Когда их останавливают – однажды на заставе вермахта и однажды французская милиция – она, как приказано, сплевывает кровь, и острое удовлетворение от укуса и красные следы на платке кажутся настоящими. Солдаты светят на заднее сиденье фонарями, и она кашляет и прижимает платок ко рту, чтобы они видели кровавое свидетельство. Она слышит, как доктор мрачным тоном говорит, что подозревает туберкулез. Солдаты отходят, ее накрывает темнота, и машина катится сквозь ночь.

У дома доктора ей помогают зайти и укладывают в постель. Доктор дает ей что-то от боли в лодыжке, которая распухла вдвое от своего нормального размера, и говорит, что это поможет ей уснуть. Она слышит его слова о том, что сильная доза обезболивающего все равно что укутывающая одеялом бабушка, но у нее нет ответных слов и нет голоса, поэтому она закрывает глаза.

Когда она снова их открывает, то видит деревянные стропила крыши над головой и столпы золотого света, льющегося сквозь щели в ставнях. Свет дезориентирует, кажется, сейчас вечер, и она слышит оживленный разговор снаружи. Она проверяет часы: проспала весь день. Она вытаскивает себя из постели, прыгает по деревянному полу к площадке и осторожно спускается по узкой лестнице. Она в низком длинном доме с каменными стенами, большими каминами и плиточными полами. Несколько предметов старой мебели – зашкуренный деревянный стол, покосившийся книжный шкаф, латунная лампа.

Она выходит на улицу, держась за косяк для баланса, и видит доктора с привлекательной женщиной за сорок и девочку лет семи. Они сидят вокруг стола под грецким орехом, который стоит на границе маленькой поляны, окруженной лесом. Все поднимаются поприветствовать ее.

– Присоединяйтесь, – говорит доктор, – вы, должно быть, голодны.

– Я должна уйти, – говорит она.

– Вы никуда не доберетесь с этой лодыжкой, – говорит он. – Поужинайте с нами, а после я на нее посмотрю. Но сперва сядьте. Скажите, как нам вас называть.

– Клодин, – говорит она и позволяет усадить себя за стол, покрытый белой тканью и с банкой цветов в центре. Женщина, представляющаяся Вандой, женой доктора, собирает тарелку хлеба и сыра, кусочков острой копченой колбасы, сваренных вкрутую яиц, салата, редиса. Бокал красного вина, резкого и грубоватого, налит доктором – Эдуард, говорит он, положив руку ей на плечо, – и Ванда предлагает тост за дружбу и победу.

После ужина Эдуард поднимает ее ногу на стул и аккуратно осматривает лодыжку. Он хмурится.

– Возможна трещина, – говорит он. – Нам нужен лонгет, и вам придется отдохнуть.

– Оставлять меня здесь небезопасно, – говорит она.

– Вы можете остаться на чердаке, – говорит он. – У нас там есть радио. Вы будете не первой, кого мы прячем там, Клодин.

– Вы сможете узнать, что случилось с моим организатором и радисткой? – спрашивает она, понизив голос. – Антуан и Сидония. Они британские агенты.

– Я попробую разузнать, – говорит он. – Но сейчас вы должны отдохнуть. Или выпить еще вина. И то, и то пойдет на пользу. Предписание врача.

Несколько дней спустя, меняя ей повязку на лодыжке, Эдуард тихо говорит ей, что Сидония и Антуан были выданы местным осведомителем. Узнав о существовании британских агентов, гестапо терпеливо выждало парашютного сброса, чтобы заполучить Антуана, прибывших из Англии и их полезные контейнеры. Затем они схватили Сидонию, провели быструю серию репрессий – сожгли фермы, расстреляли гражданских – и отвезли своих пленников во Френе, тюрьму на юге Парижа.

Кристабель слышала о Френе: там держат агентов союзников и бойцов Сопротивления и пытаются их разговорить. Ее разум морщится от мысли, чему могут подвергать ее коллег, потому что она не представляет, чтобы кто-то сдался легко, но они хотя бы живы – пока. Она гадает, следило ли гестапо за домом Софи, когда она приезжала к ней. Видели ли они ее? Или хуже, не привела ли их именно она? Ей становится дурно при мысли об этом. Возможно ли, что она позволила своей бдительности угаснуть?

– Наш сын тоже прошел в прошлом месяце через Френе, – тихо говорит Эдуард. – Его поймали за раздачей листовок Сопротивления в школе.

– Где он теперь?

– Где-то в другом месте. Мы не знаем, надеемся. Мы можем только молиться.

– Тяжело не знать, – говорит Кристабель.

Он смотрит на нее.

– Тяжело.

– Что будет с информатором? – спрашивает она через мгновение.

– Пока ничего. Мне сказали, что о нем позаботятся. – Его губы кривятся. – Я не могу привыкнуть к этому аспекту, но мне говорят, что это необходимо. – Он продолжает обматывать ее лодыжку бинтом, прежде чем добавить: – Вы должны остаться здесь на какое-то время, Клодин. Пока не сможете ходить. Мы попробуем передать в Лондон, что вы в безопасности.

Кристабель живет у них весь апрель и начало мая. Погода теплеет. Первые ласточки принимаются нарезать широкие арки вокруг дома. О Сидонии и Антуане больше ничего не слышно, но Эдуард посылает сообщение обратно в Лондон через нейтральную Швейцарию, давая им знать, что, хотя ее округ более не существует, Клодин выжила – и, к их вящему ободрению, ее лицо не появилось на плакатах розыска, намекая на то, что о ней не знают.

Несмотря на это, Кристабель меняет внешность – насколько может. Красит волосы сильно пахнущими