Письма к Вере - Владимир Набоков

Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8 – Нью-Йорк, 104-я Вест-стрит, 250

Воскресение

9 —VI – 1944

Любовь моя,

очень было успокоительно услышать твой звучный голосок по телефону. Мне нестерпимо скучно без тебя и без моего маленького. Я совершенно изнемог физически за эти дни, но в смысле инспирации все очень хорошо. Сегодня впервые по-настоящему подействовал желудок, и если бы не слабость в чреслах, то чувствовал бы себя отлично.

Общая палата была сущий бедлам. Непрерывно стоял дикий шум, слагавшийся из следующих элементов:

1) зоологические звуки неумолчного радиоаппарата,

2) хрипы, стоны, рыгание тяжелобольных,

3) переговоры через всю громадную палату более здоровых, с гоготом и гулянием,

4) невероятный шум, производимый шестнадцатилетним идиотом, помогавшим сестрам, шутом заведения. Он кривлялся, топал, орал, нарочито гремел всякой посудиной, острил – и подражал стонам некоторых особенно томившихся стариков, чем вызывал всеобщий добродушный смех.

Сестры все время пытались отвести занавески моего закута и сердились, говоря, что, так как все другие занавески отодвинуты, моя бедная скиния портит общий вид палаты. К концу моего пребывания я был в таком состоянии раздражения, что когда в субботу утром увидел из галереи (куда вышел покурить) приехавшую за мной Т. Н., то выскочил через fire-escape, как был, в пижаме и халате, ринулся в автомобиль – и мы уже двинулись, когда выбежали совершенно бешеные сестры, – но им не удалось меня задержать.

Здесь мне отвели комнату Сергея, я только встал сегодня, чтобы выпить чаю с появившимися Добужинскими. Не совсем знаю, как быть дальше. Завтра зайдет Карпентер, хочет меня повезти в Лексингтон, но я еще совершенно не могу двигаться. С ним было вот что. Когда я в тот страшный день уполз из музея, он хотел меня сопроводить, я отказался. Вечером он звонил; и конечно, не добившись соединения, взволновался и опять из Лексингтона приехал в Кэмбридж, бился в нашу квартиру и не знал, что предпринять.

Я просмотрел и отослал окончательные page-proofs Гоголя. Очень изящно вышло. Приехал Barbour. Мих. Мих. себя чувствует лучше, но очень кисленький. Доктор говорит, что я должен непременно предъявить иск ресторану. Я тебя очень люблю. Признаться, была минута, когда лежал без пульса с довольно смешными мыслями. Ты бы видела здоровенных полицейских, вызванных на Craigie Т. Н. и хотевших знать «who is this woman?» и «what poison did you take?» Когда вернетесь? Обожаю тебя.

В.

Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8 – Нью-Йорк, 104-я Вест-стрит, 250

Душенька моя,

вчера и только что я с трудом дополз до нашей квартиры, думая, что будет письмецо от тебя, но не было. Очень любезно и подробно ответили русские отделы, к которым мы писали. Пересылаю тебе счет Гроси и письмо от Лизбет. У меня ужасно ослабели чресла, брел я точно в гору. Завтра (среда) перебираюсь к себе, а в пятницу, вероятно, поеду на weekend к Карпентерам. Карповичи уезжают в Вермонт.

Я все еще не знаю никаких подробностей об операции, какова больница, когда собираетесь назад, и вообще. Зашел я вчера в «Wurs(t)haus» и хотя не намеревался ничего обидного или убыточного им сказать, но с первых же слов, благодаря грубости хозяина, вспыхнул скандал, ибо, видимо, это не первая жалоба на его несчастную ветчину. Завтра думаю зайти в музей.

Поцелуй Анюту, кланяйся Люсе. И пиши мне, моя дорогая любовь.

Балтимор – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8

Душенька моя,

только что доехал – в 1.30, с опозданием из-за бури. Ехал очень удобно. Комнату взяли мне в «Lord Baltimore Hotel» в Бальти-море же. Спал неважно. Сейчас иду завтракать. Здесь тепло и туманно, никакого снега, шеколадная прислуга, великолепный щетинистый душ.

А Митенька как? Как Митенька? Идеальный?

Люблю тебя. В.

Балтимор – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8

Душенька моя,

лекция прошла очень удачно. Очаровательная школа с очаровательной директрисой. Музыку преподает некая Буш, рижанка, которая говорит по-русски совершенно, как ее однофамилец в «Даре» («Я интересируюсь для русского языка»). Через несколько минут отправляюсь в Нью Иорк. А как Митюшенька, как маленький, – все еще идеальный?

Люблю тебя. В.

Лоуренс (Канзас), отель «Элдридж» —

Итака, Ирвинг-плейс, 101

18 —IV – 1954

6.30 p.m.

Душенька моя любимая,

только что приехал, сейчас заезжают за мной русский и немецкий проф.

Не спал совсем – так качало и бросало, но кушетка очень удобная. Парлор-кар тоже был ничего – но кондуктора от нечего делать (все поезда были пусты) пустили радио. Здесь гостиница неважнец, воду нужно нажимать, ванна без душа. Клейкая жара, бабочки.

Очень тебя люблю. Звонил ли Митюшок, ай вондер.

В.

Лоуренс (Канзас), отель «Элдридж» —

Итака, Ирвинг-плейс, 101

Вторник, 20 – IV – 1954

10.45 a. m.

Здраствуйте, моя душка,

вчера был очень трудный день, но я великолепно выспался до того (гостиница оказалась очень приятная и тихая, с преобладанием «вечных» старушек) и говорилось весело. В 10 а. т. говорил целый час о Толстом, затем у меня был час свободный до завтрака, я по твоему совету отступил в пустую комнату – куда с застенчивой улыбкой мне принес почитать свои, на машинке отпечатанные мемуары тот профессор, у которого в классе я только что говорил. Обедал я со старушкой-писательницей и молодым автором (написавшим(и) по роману о пограничной жизни в начале прошлого века – «отселе видишь») и у них же говорил в сборном классе в 1 p.m. Класс мне показался умным, и я их одарил Art & Commonsense’ом – и мне кажется, они больше поняли, чем их наставники. Промеж этого я был все время в бодром контакте с Элмером, очень обстоятельным симпатягой, страстным участником всяких конвенций – словом, понимаешь; впрочем, не глуп (хотя на все отвечает с ненужными подробностями) и с юмором. Он успел меня повести осмотреть университетскую типографию, и потом мы покатались по кампусу. Все в сирени и в цветении иудиных деревьев, и так как кампус находится на холме, то впечатление довольно итачье – крутые улицы и ужасные затрудненья с паркованьем. Я переоделся к чаю и уже в четыре читал свои английские стихи перед небольшой, но вдумчивой группой. Как всегда, появилась неизбежная чета Певзнеров, из Могилева, с печальной нежностью, сквозь туман говорящих по-русски. Чтение происходило в удивительной изящной зале – вообще, красоты и удобства кампуса неизмеримо превосходят наш бедный Корнель. Около шести я попал к молодой немецкой чете, Винтеры, у которых обедал: он был переводчиком в немецкой армии и дошел до Гатчины. Другой руководитель русскими занятьями, очень приятный Андерсен (бывший ученик Сговв’а), с двумя таксами, после обеда собрал у себя русскую группу, и я им читал мои переводы и показывал, как выигрывал и как обдернулся Герман(н), так как наставники не могли это объяснить (никого не обидел). Попал домой около 10 р. т. и почти сразу заснул – и опять хорошо выспался. Сегодня энтомология, а вечером – речь о Гоголе. Обожаю вас, обнимаю вас.