Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

но это совершенная чушь…  – комиссар заметил, что длинные пальцы маэстро слегка подрагивают:

– Он волнуется, – сказал себе Вольфганг, – может быть, если на него нажать посильнее, в приватном разговоре…  – он понимал, что фрау Майер-Авербах играет в паре первую скрипку, – он признается в интрижке с девчонкой…  – Вольфганг со вздохом напомнил себе, что интрижка, если она и случилась, никак не относится к поджогу:

– Хотя хороший адвокат может вытащить дело, настоять, что девица была в аффекте. Например, если она беременна…  – по ордеру того же судьи врачи провели обследование подозреваемой:

– Она не девственница, но в Гамбурге и не найдешь девственниц ее возраста, пусть она и католичка, – усмехнулся комиссар, – и беременности у нее никакой нет…  – ожог ноги был поверхностным, в остальном фрейлейн Брунс отделалась ссадинами и царапинами:

– Однако из-за дыма у нее, по мнению врачей, навсегда потерян голос, – вспомнил комиссар, – она только сипит…  – на допросе фрейлейн сипела о якобы навестившей ферму незнакомке в черном плаще. Вольфгангу было неприятно смотреть на осунувшееся, посеревшее лицо девушки, на упорно раскатывающиеся в разные стороны глаза:

– Редкостная чушь, придуманная, чтобы обелить себя. Но какого черта она потащилась в Гамбург? Рядом море, она могла сбежать куда угодно…  – по словам фрейлейн Брунс, она успела разорвать веревки, которыми ее якобы связала неизвестная. Девушка выскочила в окно:

– Та женщина…  – фрейлейн кусала пересохшие губы, – она стреляла в моего брата, убила его. Я видела тело Иоганна…  – никаких пуль или их остатков в комнате не нашли:

– Ничего бы и не сохранилось, – хмыкнул Вольфганг, – эксперты из пожарной охраны говорят, что температура там сравнялась с индустриальными печами…  – пожилой инженер заметил:

– Во время войны мы проводили испытания таких печей, более скромных размеров, для нужд…  – он оборвал себя, комиссар устало подумал:

– Для нужд крематориев в концлагерях. Бедняга Брунс, отсидеть десять лет при Гитлере и погибнуть от руки собственной дочери. Хотя она ему не дочь, то есть не по крови…  – в метрике фрейлейн Брунс отец не указывался. Вольфганг мог послать запрос в Шварцвальд, где родилась Магдалена, однако махнул рукой:

– Насчет родства с маэстро она все придумала, а после войны было много безотцовщины. Женщины рожали от кого придется. Это к делу отношения не имеет…

Фрейлейн Брунс, по ее словам, добралась до Гамбурга на товарняке, проходившем через станцию в Нибюлле.

Адвокат Краузе поднял спокойные глаза от разложенных по столу материалов:

– Я за это не возьмусь, Вольфганг, – он залпом допил остывший кофе, – моему реноме никак не поможет защита опасной сумасшедшей, убившей собственных родителей и брата. В любом случае, если процесс и состоится, то он будет закрытым, из-за ее возраста, в прессе никаких материалов не появится…  – Краузе собрал документы в папку, – такая работа ничего мне не принесет. Прости за цинизм, – он пожал плечами, – но для моей репутации важны интервью, а у вас здесь ордер, затыкающий рты всем, кто имеет хоть малейшее отношение к делу…

Краузе не хотел никакого процесса:

– То есть даже если он и произойдет, то хороший адвокат за дело не возьмется, но все равно, не стоит рисковать. Монахиня, с ее умениями, нам еще понадобится…  – он добавил:

– Мне кажется, что консилиум объявит ее невменяемой и на этом дело закончится. Она отправится в закрытую психушку, куда ей и дорога…  – Вольфганг вспомнил почти неслышный голос фрейлейн Брунс:

– Женщина, в черном плаще и маске, заставила мою мать признаться в том, кто был моим отцом. Капитан Самуил Авербах, отец маэстро Авербаха…  – девушка тихо плакала, скорчившись на стуле:

– Пожалуйста, поверьте мне, я не лгу. Я сестра маэстро…  – она застучала зубами, стул закачался:

– И здесь с ней сделался припадок. Она еще и эпилептичка, ко всему прочему…  – врачи считали, что именно начало эпилепсии могло заставить девушку пойти на поджог:

– Эпилепсия и юношеская шизофрения часто появляются вместе, – Вольфганг почесал редеющие волосы на затылке, – но зачем она потащилась в Гамбург…  – комиссар обругал себя:

– У нее навязчивая идея, ты слышал врачей. Она вбила себе в голову, что является сестрой маэстро, придумала целую легенду. Нет сомнений, что она больна. Здоровый человек, то есть преступник, после такого исчез бы из поля зрения…  – поднимаясь, Краузе достал блокнот:

– Я скоро возвращаюсь в Бонн, каникулы заканчиваются…  – соученик выглядел отдохнувшим, – давай пообедаем по-холостяцки…  – Вольфганг кивнул:

– Я тебе позвоню, спасибо. Фридрих, – он замялся, – ей всего шестнадцать лет. Неужели тебе ее не жалко…

Кинув блокнот в портфель крокодиловой кожи, адвокат щелкнул замками: «Нет. Не жалко»

Адель не стала вызывать такси к особняку, где располагалась их квартира. Она поймала машину в центре города, на Менкебергштрассе.

Ни сестра, ни Инге ничего не знали о визите фрейлейн Брунс. Девушка не хотела объяснять родне, куда она едет. После визита комиссара криминальной полиции Генрик облегченно заметил:

– Слава Богу, из-за ее несовершеннолетия ничего не попадет в прессу. Не хочется быть замешанным в неприятности…  – он поморщился, – отвечать на вопросы досужих газетчиков…  – Адель подняла бровь:

– Осенью им придется подыскать нового первого пажа. Хотя роль маленькая, ничего сложного в ней нет…  – Генрик добавил:

– Не думаю, что Сабине с Инге стоит что-то знать об этом…  – Тупица поискал слово, – инциденте. У них хватает своих забот…  – Адель отозвалась:

– Ты прав. Вообще, – она помолчала, – стоит оставить эту историю позади…  – послезавтра они отплывали из гамбургского порта в Лондон, с остановками в Копенгагене и Мальме:

– Никаких концертов, никаких занятий с аспирантами, – Генрик со значением посмотрел на свояка, – никаких интервью. Мы отдыхаем, у нас каникулы…  – они взяли смежные каюты, с открытой и закрытой террасами.

Адель и сама не знала, зачем она позвонила по телефону, найденному ей на визитной карточке доктора юриспруденции Штрайбля:

– То есть знаю, – откинувшись на сиденье такси, она сжала руки, – комиссар бы мне отказал, а ее адвокату, то есть возможному адвокату, он не смог сказать нет, то есть не имел права…

Адель прощебетала, что с удовольствием встретится с герром Штрайблем за кофе. По телефону адвокат звучал человеком средних лет:

– Так оно и оказалось, – хмыкнула девушка, – средних лет толстяком…  – они выпили кофе в дорогой кондитерской на Менкебергштрассе, в окружении универсальных магазинов. Отказавшись от выпечки, Адель позволила себе фруктовый салат:

– Если он надеется, что я с ним пересплю…  – она оценила сшитый на заказ костюм адвоката и его золотой Ролекс, – то пусть надеется и дальше. Он мне нужен только для одного…  – расточая похвалы ее пению, герр Штрайбль не преминул добавить, что в Мюнхене тоже отличная опера:

– Я обещала, что подумаю обо всем на каникулах…  – Адель подавила дрожь в пальцах, – пошел он к черту. Я получила все, что хотела. На большее герр Штрайбль может не рассчитывать…  – в кафе, наклонившись к адвокату, Адель понизила голос:

– Я сейчас готовлю партию леди Макбет. Помните, она медленно сходит с ума. Мне надо изучить поведение умалишенного человека, понаблюдать за ним…  – запястье девушки внезапно запылало, словно охваченное огнем. Адель велела себе не обращать внимания на боль:

– Экзема давно прошла. Доктор прав, мне все кажется. Но мне надо увидеть фрейлейн Брунс, поговорить с ней…  – Адель чувствовала какое-то сомнение:

– Сведения насчет отца Генрика могут оказаться правдой. На войне чего только не случалось…  – Адель хотела встретиться с девушкой без посторонних глаз или ушей. Долго уговаривать Штрайбля не пришлось. В сумочке Адели лежало отстуканное на машинке письмо, с подписью юриста:

– Якобы я его помощница и собираю нужный для защиты материал…  – Адель выбрала строгий, подходящий для адвоката костюм. Закрутив окно, она велела шоферу: «В психиатрическую лечебницу, пожалуйста».

Утром ей принесли