Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

Незнакомка грубо оттащила его от валяющегося на половике оружия. Ветер стукнул ставней, по комнате закружились снимки матери в эсэсовской форме, фотокопии машинописных справок. Иоганн успел прочесть:

– Отличается безукоризненным исполнением приказов командования, безжалостна к врагам рейха и фюрера…  – рука мальчика шарила по половику. Женщина в черном плаще полоснула по пальцам ножом. Не обращая внимания на боль, Иоганн схватил пистолет правой рукой. Он не знал, что случилось с Магдаленой:

– Она могла ее убить. Отец Магдалены, то есть покойный отец, еврей. Она могла отправлять евреев на смерть…

Перекатившись по полу, вскочив на ноги, Иоганн выстрелил в мать.

Лес к северу от деревни Ладелунд

Небо над верхушками деревьев отливало розоватым блеском. Лаура сидела на корне сосны:

– Можно подумать, что это восход, сейчас рано светлеет…  – ее часы показывали четыре утра, – только зарево на юге, а не на востоке…

Рядом c догорающим костерком лежал ее брезентовый рюкзак. Место было сухим. На мшистом холмике Лаура отыскала несколько кустиков земляники. Алые ягоды оставляли сладкий привкус на губах. Она оглядела пригорок:

– Когда мы с Мишелем ночевали в бретонских лесах, он рано поднимался, чтобы сварить мне кофе. Он собирал для меня землянику, малину, чернику, если дело шло к осени…  – она почувствовала тупую боль в сердце:

– Мишеля больше нет, но я за него отомстила, хотя бы так. Он бы не стал сомневаться, он бы тоже уничтожил бывшую эсэсовку…  – Лаура, не удержавшись, показала Моллер свое лицо:

– Мальчишка только ранил ее…  – вырвав у подростка пистолет, Лаура ударила его рукоятью по затылку, – она была жива, она все понимала…  – серная кислота стекала по щекам Моллер. Плоть дымилась, обнажая кости. Вдыхая запах гари, наклонившись над женщиной, Лаура стянула маску:

– Пышка…  – в ушах забился пронзительный крик, – Пышка, это ты…  – за спиной Лауры бушевала стена огня:

– Парень был без сознания, а девка лежала связанной…  – она бросила окурок в костерок, – от них ничего не осталось, одни кости…  – Лаура не стала поджигать коровник или птичник. Заведя машину, она послушала испуганное мычание животных, клекот кур в сарае:

– По карте до ближайшей фермы пять километров. Место глухое, пожар обнаружат только утром, если вообще сегодня обнаружат…  – утром Лаура собиралась оказаться на датской территории. Дорога к озеру была песчаной:

– Следов шин не осталось…  – она отряхнула брюки и свитер, – машина покоится на дне…  – загнав опель на мелководье, Лаура набила багажник автомобиля пустыми канистрами. Она отхлебнула горячий кофе:

– Дальше все было просто. Озеро глубокое, пусть ищут машину до скончания века. Но никто и не будет искать. Никто не видел, как я приехала в «Озерный приют», никто не видел, как я уехала…  – испещренные шрамами губы растянулись в мимолетной улыбке. Она утопила и выпачканный в крови дождевик, с шерстяными перчатками. Подняв ногу, Лаура придирчиво осмотрела ботинки:

– Это я зарою после датской границы, – женщина плотнее запахнулась в провощенную куртку, – обувь, одежду, нож и так далее…  – браунинг Джо вернулся в тайник в подкладке ее саквояжа:

– В Копенгагене почищу пистолет, – подумала Лаура, – надо провести в городе пару дней, отдохнуть, навестить магазины…  – разыскивать ее было некому:

– Механик во Фленсбурге понятия не имеет, кто я такая, – Лаура зевнула, – да и как полиция на него выйдет? Никак, – она пожала плечами, – телефон мне передали запиской…  – Лаура понимала, что механик, скорее всего, когда-то имел отношение к СС. Она вспомнила красивого, уверенного в себе молодого мужчину, навестившего ее в Париже:

– Он не мог воевать по возрасту. Если только подростком, в вервольфе, в сорок пятом году…  – Лаура задумалась, – но было видно, что он не имеет отношения к Штази. Он притворялся берлинцем, но повадки у него совсем не восточного немца…  – ей, в общем, было все равно:

– Если беглые нацисты хотели отомстить Моллер, туда ей и дорога, – Лаура затоптала костер, – в отношении охоты на предателей дела рейха и фюрера, как они выражаются, наши интересы сходятся…  – она потерла ладони:

– Все прошло и больше никогда не вернется. Ребенок родился мертвым, он никогда не жил. Я не поднимала руку на своего сына…  – Лаура вскинула на плечо рюкзак:

– Дождусь новостей о пожаре фермы, – решила она, – и поеду в Париж через Швецию. Мальчики обрадуются, меня почти три недели не было дома. По дороге куплю им подарки. Но ничего местного, скандинавского, это может вызвать подозрения…  – Лауре надо было двигаться на север, к границе:

– Еще десять километров, – она сверилась с подробной картой, – не больше двух часов пути. На той стороне я переоденусь…  – прочные ботинки неслышно ступали по тропе. Луч фонарика выхватил приколоченную к дереву табличку:

– Здесь в 1944 году размещался лагерь-сателлит концлагеря Нойенгамме, – прочла Лаура, – вечная память жертвам нацизма…  – она хмыкнула:

– Сказано: «Око за око и зуб за зуб». Но еще сказано: «У меня отмщение и воздаяние».

Лаура вздохнула:

– Но что делать, если отмщение запаздывает? Надо самой принимать решения и самой их выполнять…  – она исчезла в сумрачном лесу.

Фленсбург

Деревянный пирс, принадлежащий кружку морских скаутов, окутала серая дымка. Пристань располагалась в глухом углу порта, по соседству с частными яхтами, закрытыми брезентом. Лодки скаутов не прятали под чехлами, кружок работал весь год.

В выходные здесь, далеко от места разгрузки торговых кораблей, от променада, где причаливали прогулочные судна, стояла тишина. На крыше сарайчика скрипел под ветром вырезанный из тонкой жести германский флаг. Рядом болтался красный вымпел, предупреждение о непогоде. В последнюю неделю частные яхта и катера для экскурсантов выходили не дальше границы гавани. В заливе, простиравшемся на полсотни километров на восток, к Балтике, бушевал шторм. Капитаны из вовремя добравшихся до Фленсбурга торговых судов разводили руками:

– Очень сильный ветер. Море гуляет, незачем рисковать…  – шум волн доносился даже сюда.

Босые, исцарапанные ноги прошлепали по гальке. Светлые, влажные волосы мальчика прилипли к голове, лицо забрызгали глина и кровь. Шумно стуча зубами, подросток запахнул истасканный, вымазанный торфом плащ. Больше он ничего не носил, ступни посинели от холода. Иоганн утопил пропитанную мочой, дурно пахнущую пижаму в болоте. Спал он без носок. Голые ноги покрывала корка грязи, с прилипшей лесной трухой. Порез на левой руке он стянул поясом найденного в канаве плаща, больше похожего на тряпку.

Очнувшись от невыносимого жара рядом, Иоганн сумел избежать ожогов:

– Я выскочил в окно, то есть в то, что от него осталось, – подростка била дрожь, – но Магдалены во дворе я не нашел, как ни искал…  – он боялся, что сестра не смогла высвободиться из веревок:

– Она сгорела заживо или задохнулась дымом…  – слезы покатились по лицу Иоганна, – тело папы сгорело, и она… мать, тоже стала пеплом, как люди, которых она отправляла в печи…

Затолкав в рот рукав плаща, мальчик сдержал тоскливый вой. Он миновал знакомую дорогу до Фленсбурга за три часа:

– На автобусе это минут сорок…  – Иоганн протащился мимо привычной автобусной остановки на шоссе, – но сейчас ночь. Все спят, никто не знает о случившемся, никто не видит зарева у меня за спиной…  – по лицу мальчика бил неожиданно холодный восточный ветер. Он сразу пошел в порт, даже не появляясь в центре города. Иоганн знал, что полицейский участок открыт и ночью:

– Я должен признаться, что стрелял в свою мать и убил ее…  – живот скрутило резким спазмом, – но ведь и она убила отца. Но кто мне поверит, – Иоганн сдержал рыдания, – твари в черном плаще и след простыл. Она словно ведьма, появилась ниоткуда и исчезла в никуда…  – Иоганн не хотел садиться в тюрьму:

– Мои показания никто не подтвердит…  – прокравшись по пирсу, он спустился в первую попавшуюся лодку, – мне четырнадцать лет, меня