Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

до такого расти и расти…  – Генрик потянулся за золотым портсигаром:

– Я покурю, милая…  – он набросил на плечи свитер, – подумай насчет лайнера. Есть каюты с закрытыми террасами, а морской воздух полезен для здоровья…  – Адель улыбнулась:

– Ты вернулся с побережья отдохнувшим, даже загорел немного. Я тебя таким видела только в Израиле…  – Генрик поднялся:

– Ерунда, она ничего не подозревает, – пронеслось у него в голове – Адель выше этих вещей…  – он спокойно сунул портсигар в карман джинсов:

– Я брал напрокат моторку, – невозмутимо ответил он, – в Израиле нам тоже надо завести катер, вместе с яхтой. У нас свой причал, места для судна хватит…  – в передней затрещал звонок. Адель скорчила гримасу:

– Опять цветы…  – она махнула в сторону пышной корзины роз, – какой-то очередной поклонник…  – розы прислал неизвестный ей доктор юриспруденции Штрайбль, – или твоя поклонница, с блокнотом для автографов наперевес, – поддразнила она мужа. Генрик усмехнулся:

– После фотографий с вечеринки весь Гамбург знает, где мы живем. Сиди, я открою…

Щелкнув замками двери, он даже отступил назад. Спутанные, грязные волосы падали ей на лицо. Она куталась в обтрепанное, не по сезону теплое пальто. Из-под подола торчал край грязной ночной рубашки. На ноге краснел воспаленный ожог, руки она исцарапала. От девушки несло мочой и чем-то кислым, неприятным. Адель крикнула:

– Кто там? Или это доставка, из универсального…  – голос жены оборвался:

– Фрейлейн Брунс, – ахнула она, – фрейлейн Брунс, что с вами…

Девушка, наконец, подняла голову. Серые глаза закатились, обнажив белки, она что-то прохрипела:

– Что с ее голосом, – зачем-то подумал Генрик, – она осипла…  – шея напряглась, она пробормотала:

– Не Брунс, Авербах! Ты мой брат, мой брат…  – девушка попыталась шагнуть в переднюю. Адель встала у нее на пути: «Генрик, – распорядилась жена, – вызывай карету скорой помощи».

В большой студии, в доме, переделанном из бывшего склада гамбургского порта, тоже завтракали поздно. Ветер с Эльбы вздувал шелковые занавески, двери на кованый балкон раскрыли. Внизу сверкала мелкая рябь воды. Кухня отливала новым, американским хромом пузатого холодильника и плиты. На мозаичной плитке прихожей стояли два велосипеда и плетеная корзина для пикников.

Наливая себе кофе, адвокат Краузе улыбнулся. Он не ездил на велосипеде с юношеских лет, однако Хана была настойчива:

– Ты на отдыхе, милый, – весело сказала девушка, – Гамбург не Бонн, не обязательно ходить при полном параде. Твои клиенты тебя не увидят…  – Фридрих поцеловал ее в изящный нос:

– Я вообще-то защищаю людей, которые и на велосипед едва наскребут, – отозвался он, – я занимаюсь интересами рабочих и фермеров, а не выдаиваю деньги из богачей, как мой бывший патрон Штрайбль. Но я согласен, что стоит развязать галстук…  – галстук в Гамбурге Фридрих носил только в оперу и на деловые обеды:

– Однако Хана права, – подумал он, – несмотря на бедноту моих клиентов, они ожидают от меня делового вида. Адвокат вроде врача, у нас тоже есть своя униформа. Немцы есть немцы, они серьезней относятся к человеку в костюме…  – Фридрих оглядел свои джинсы и рубашку:

– В таком наряде в конторе не появишься. Осталось еще два дня, – он скрыл вздох, – и надо провожать Хану…  – ему не хотелось думать о неизбежном, пусть и недолгом расставании. За неделю Фридрих привык к ее легким шагам, к аромату лаванды, к низкому, хрипловатому голову:

– Я уверена, что ты не разучился крутить педали, – смешливо сказала Хана, – я слышала, что на Эльбе есть отличные места для пикника…  – Фридрих рассказал ей о своем первом велосипеде, купленном родителями до войны:

– Когда я выбирался из Берлина в сорок пятом году, я тоже подхватил велосипед, – признался Краузе, – но у меня его отобрали русские свиньи. Надеюсь, они нарвались на минное поле…  – о вервольфе Краузе, впрочем не упоминал, но Хана услышала о немецком солдате, Зигфриде, спасшем его среди развалин столицы:

– Хотел бы я знать, что с нем случилось, – задумчиво сказал Фридрих, – он был настоящим человеком…  – ее серо-голубые глаза ласково заблестели:

– Может быть, он выжил после войны и вы еще встретитесь, – заметила девушка. Хана знала всю историю от тети Марты:

– Краузе удивился бы, узнай он, что стало с дядей Максимом. Надо сегодня его вымотать, с этой прогулкой на пикник…  – вчера рассыльный в униформе транспортной компании принес Краузе очередную бандероль:

– Он сказал, что это рабочие бумаги, – Хана затаила дыхание, – и спрятал папки в портфель…  – затрещал телефон. Сняв трубку, Краузе прикрыл дверь. Зевнув, отбросив с лица спутанные волосы, Хана взяла сигарету:

– Первая утренняя, то есть дневная, – она выпустила дым, – надеюсь, что Краузе куда-то срочно вызывают…  – она хотела сфотографировать доставленные материалы. Затянувшись сигаретой, Хана услышала его шаги. Лицо Краузе было озабоченным, на подносе белела чашка кофе. Фридрих присел на кровать:

– Эспрессо для тебя, любовь моя, – он нежно провел губами по ее щеке, – я должен отлучиться по работе. Ненадолго, пикник не отменяется, только переносится…  – Хана прижалась головой к его плечу:

– Я все понимаю, милый. Возвращайся скорее, я буду ждать тебя…  – в лимузине, стоявшем в подземном гараже, тоже пахло лавандой. Заведя машину, Краузе бросил взгляд в зеркало:

– Галстук я надел. Что там случилось у Вольфганга…  – ему звонил бывший соученик, комиссар криминальной полиции в Гамбурге. По телефону Краузе услышал, что нужна его помощь:

– Вообще я не имею права с тобой связываться, – приятель помялся, – но дело сложное, запутанное. Если говорить о защите, то единственная надежда на тебя…  – Краузе хмыкнул: «Что произошло?». На том конце трубки щелкнули зажигалкой: «Убийство, – коротко сказал приятель, – тройное убийство».

В прокуренном кабинете гамбургской крипо итальянского капуччино ждать не стоило. Комиссар принес два картонных стаканчика скверной бурды из столовой:

– Еще кекс, – провозгласил Вольфганг, – погоди, жена пекла…  – остатки кекса, завернутые в салфетку, нашлись по соседству с переполненной пепельницей. Выпечка явственно отдавала маргарином. Краузе незаметно взглянул на соученика:

– Но чего еще ждать? Он на государственной службе, а его жена сидит дома с двойней. У них тесная квартирка в пригороде и разбитый фольксваген…  – Вольфганг, ровесник Краузе, начал лысеть:

– Брюшко у него тоже появилось…  – пара пуговиц на рубашке комиссара была сломана, – они здесь живут на пиве и сосисках…  – Краузе, в общем, знал, что ему скажет комиссар:

– Прессу мы заткнули…  – Вольфганг разложил перед ним снимки пепелища, – судья выписал ордер, запрещающие любые публикации. В дело замешана несовершеннолетняя, это обычный порядок в таких случаях…  – вокруг остатков сгоревшего «Озерного приюта» расположили полицейский кордон. Эксперты работали на месте пожара:

– Кости уже в морге, – Вольфганг, скривившись, отхлебнул кофе, – никаких сомнений нет. Мы связались с их дантистом во Фленсбурге, он обеспечил рентгеновские снимки зубов Брунсов. Мальчишки тоже, но от бедняги и следа не осталось, один пепел…

Единственная выжившая в пожаре, обвиняемая в поджоге и убийстве дочь Брунсов, Магдалена, пребывала в строго охраняемой палате гамбургской психиатрической лечебницы:

– Нам позвонила скорая помощь, – объяснил Вольфганг, – девица зачем-то добралась до Гамбурга, явилась на квартиру к гастролеру, маэстро Авербаху, настаивала, что она его сестра…  – комиссар фыркнул:

– Голова у нее явно не в порядке, но нужен консилиум. Она может искусно имитировать помешательство…  – карету скорой помощи вызвал сам маэстро и его жена:

– Таких людей не таскают в участки, – Вольфганг взял у Краузе сигарету, – я к ним ездил, говорил с ними…  – комиссар вспомнил холодный голос музыканта:

– Понятия не имею, о чем она бормотала. Мой покойный отец во время войны служил в британской армии, однако никаких побочных детей у него не было…  – фрау Майер-Авербах недовольно добавила:

– Девчонка явно была не в своем уме. Она вообразила, что является родней моего мужа,