Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

порядком помешал раскол между лейбористами и СДП (Социал-демократической партией) в 1981 году.

Фут всегда оставался стойким приверженцем и уверенным глашатаем социалистического учения. Он стал живым воплощением левых ценностей XX века, сравнимым с Расселом или Оруэллом. Как написал его биограф Кеннет О. Морган, он был «в высшей степени верным символом постоянной оппозиции, бунтарь, вольнодумец, в вечном противостоянии с властью». Оратор, а не политик, он поддерживал значение общественно-политической культуры и гражданский дискурс в те времена, когда они, казалось, уходили в небытие. И это, наверно, важнее всего. Он был во многих отношениях последним из титанов лейбористской интеллектуальной элиты и заслуживает почетного места в истории XX века.

Общественный договор между TUC и правительством лейбористов оформился в 1974–1977 годах. Идея, лежавшая в основании этого контракта, сейчас представляется донкихотской: профсоюзы не станут выходить за рамки, если правительство будет сотрудничать с ними, – иными словами, если оно примет все до единого требования союзов по защите своих членов. «Пожалуйста, не играйте грязно», – как бы увещевало правительство с надеждой. В общем, эксперимент оказался корпоративистским и куда более радикальным, чем послевоенный политический консенсус, с которым его иногда путают.

В основе Общественного договора лежала базовая двойственность властных отношений между работниками и работодателями, а позже – между работниками и правительством. Он также исходил из предпосылки, что все профсоюзы заодно, хотя в действительности они вечно соперничали друг с другом. В общем, наблюдался только один эффект: по словам Тома Джексона, лидера почтовых работников, к 1976 году профсоюзы обнаружили «гигантский игровой автомат, как в Лас-Вегасе, который внезапно заело в положении, благоприятном для клиента».

Тред-юнионы зачастую возглавляли люди, которые не только исповедовали старомодный социализм рабочего класса, но и сражались с фашизмом. В начале их крестового похода все еще стояла цель добиться базовых прав для рабочих, но новое поколение выросло уже на другом уровне благосостояния. Однако лидеры профсоюзов зачастую переносили свой «уличный» менталитет на современные условия: капитал по-прежнему числился врагом, а член профсоюза по умолчанию являлся аутсайдером и потенциально проигравшей стороной. К концу 1970-х даже самые ревностные лидеры начали опасаться, что требования членов их организаций стали совсем уж невыполнимыми. Джек Джонс заговорил о «справедливости для всех, а не бесплатности для всех», а Хью Сканлон открыто выражал сомнения в том, что страна справится с такой нагрузкой. Однако на этой стадии начались очень медленные, почти незаметные подвижки: старая гвардия постепенно теряла контроль над все более «индивидуалистскими» членами. Так что конец 1970-х был отмечен мелкими разногласиями скорее капиталистической, нежели социалистической природы.

Но пока дело до этого не дошло. К 1976 году производственные конфликты случались лишь изредка. В конце-то концов, профсоюзы получили почти все, чего просили. Однако на фоне растущих цен и падающего фунта Вильсон решил, что сейчас подходящий момент выполнить предвыборное обещание и провести референдум по европейскому вопросу. Ранее опросы показывали, что членство в сообществе поддерживает меньшинство граждан. Сторонники варианта «да» в плебисците, назначенном на 1975 год, по идее не имели оснований для излишней самоуверенности, однако их кампанию пронизывал приподнятый дух. Сложились неожиданные союзы: консерваторы предложили свои агитационные навыки лейбористам, а те одолжили тори свои автобусы. Атмосфера стояла праздничная.

А вот настроения в среде защитников «нет» отличались. Хотя правительство выделило одинаковые средства той и другой стороне, «да»-кампания могла рассчитывать на поддержку крупного бизнеса, так что «нет»-кампания выглядела как скромная горстка людей, вооруженных трубочками для стрельбы горохом, рядом с пушками своих противников. Как и в случае оппонентов, «нет»-команда состояла из, казалось бы, несовместимых групп; но, в отличие от оппонентов, все эти группы отличались радикализмом. Так, например, Национальный фронт[116] и Британская коммунистическая партия выступали в лагере евроскептиков. Так что, хотя Энох Пауэлл и Тони Бенн вели агитацию с одной платформы, многие колеблющиеся наблюдали только разногласия и демагогию. Как вообще могла нация, явно глядящая на Европу косо, с такой теплотой встречать еврофильские речи? За Ла-Маншем лежал континент, где обычная британская семья теперь могла провести отпуск; Общий рынок давал возможность заработать на этот отпуск; и кроме того, никто не считал, что ЕЭС (которое уж точно не имело отношения к отпускам и рынку) злоумышляет против английской свободы.

Подход премьер-министра к ЕЭС базировался на беззаботном невежестве. Вильсон мало что знал о Европе и еще меньше – хотел знать. Его любимым местом отдыха оставался небольшой архипелаг Силли к западу от Корнуолла, и шампанское никогда не заменило бы ему пива. Вильсон рассматривал референдум как способ отвлечь внимание народа от непосредственных, близких проблем, и не более того. Что до Каллагэна, то он никак не мог определиться. Его безучастность явно проявилась в одном телеинтервью, когда он отказался прямо ответить на вопрос, за что же, по его мнению, следует голосовать людям, хотя его собственная партия вроде бы поддерживала членство Британии в Общем рынке. Вообще, даже безразличие правительства скорее работало на «да»-сторону. Итоги референдума показали, что более 60 % проголосовавших высказались за продолжение членства в ЕЭС. На некоторое время вопрос был закрыт. Теперь на повестке дня стоял ослабевший экспорт и прочие задачи, которые ни одно отдельно взятое правительство не могло бы охватить, не говоря уж про разрешить.

* * *

Гарольд Вильсон планировал уйти в отставку в 60 лет, но внешне ничто не предвещало его грядущего отказа от власти. Однако на горизонте не нарисовалось никаких политических стратегий, которые могли бы принести плоды, и никаких призов, за которые стоило бы бороться. Один чиновник вспоминал, что Вильсон будто бы просто «проживал один день за другим», и к этому добавлялись другие тревожные звоночки. По ходу 1970-х усилилась его паранойя, ему повсюду мерещились шпионы. Он так боялся предположительного могущества BOSS (Bureau of State Security), печально знаменитого Бюро госбезопасности ЮАР, что, когда до него дошли слухи о некоем заговоре с целью убийства Джереми Торпа, его друга и конкурента, он умудрился убедить даже парламент: за этим стоит BOSS. Премьер пребывал в убеждении, что Даунинг-стрит, 10 прослушивается.

В процессе одного примечательного интервью он зашел еще дальше, на самый край безумия. «Я представляю себя большим жирным пауком в углу комнаты, – сообщил он двум журналистам. – Иногда я разговариваю во сне. Вам обоим следует прислушаться. Порой при встрече я могу послать вас на Черинг-Кросс и попросить пнуть слепого человека на углу. Этот слепой может рассказать вам кое-что, может привести вас кое-куда». Вильсон все больше делегировал и пил. Когда-то безупречная память стала подводить его. Кабинет ничего не знал о его планах уйти в отставку, и, когда об этом объявили, новость застигла врасплох всех – даже Каллагэна, а шок перекрывал чувство облегчения и сожаления. Фотография уходящего главы правительства, сделанная на прощальном приеме в марте