Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

Эти материалы Берберова увидела летом 1981 года, встретившись с Бетеа в Миддлбери, куда ее вновь пригласили прочитать лекцию. К тому времени книга о Ходасевиче была практически закончена, и Бетеа готовился представить рукопись в издательство. Интерес к монографии о Ходасевиче выразило несколько академических издательств, но Бетеа по совету Берберовой выбрал из них самое престижное – издательство Принстонского университета. И хотя ждать окончательного решения пришлось много месяцев, рукопись была в результате принята. Книга Бетеа «Ходасевич: Жизнь и творчество» («Khodasevich: His Life and Art») вышла осенью 1983 года, став первой биографией поэта [Bethea 1983]. В западных филологических кругах она была встречена крайне приветственно, вызвав множество положительных откликов в прессе.

Список тех, кому Бетеа выражал в предисловии признательность, был весьма обширен, но Берберова, конечно, заслужила особую благодарность. Бетеа писал:

Мой долг Нине Берберовой, читавшей рукопись на всех этапах, дававшей ценнейшие советы и всячески ободрявшей меня по ходу работы, огромен. Как не дошла бы до нас бóльшая часть литературного наследия Мандельштама без неусыпных забот его вдовы, Надежды Яковлевны, так же бы исчезла живая память о Ходасевиче без постоянных усилий этой женщины, его жены на протяжении десяти лет и ближайшего соратника в годы изгнания. Именно она, будучи сама талантливой писательницей, сделала все, чтобы сохранить архив Ходасевича до потомков, и именно она издала сборники его стихов и прозы, не издававшиеся (вплоть до недавнего времени) с 1930-х годов [Ibid.: XXI].

К моменту выхода книги Бетеа уже два года профессорствовал в Висконсинском университете в Мэдисоне, но лето по-прежнему проводил в Миддлбери, став директором так называемой Русской школы. По его приглашению Берберова приехала в Миддлбери летом 1982-го, чтобы провести недельный семинар по русской поэзии XIX века. Семинар имел большой успех, равно как и лекции, прочитанные Берберовой в предыдущие годы (в 1980-м о Набокове, 1981-м – о позднем Толстом). По свидетельству очевидцев, в частности Н. М. Камышниковой-Первухиной, Берберова «говорила великолепно, интересно, умно, четко, профессионально», выбирала «самые аппетитные темы», а потому аудитория, состоящая из студентов и преподавателей, «слушала ее затаив дыхание» и бурно ей аплодировала[983].

Присутствие Берберовой в Миддлбери и ее участие в летней программе, несомненно, влияло на престиж Русской школы. Таково было мнение Бетеа и большинства его коллег, включая предыдущего директора «Школы» Роберта Бейкера[984]. Все это было известно администрации Миддлбери, а потому исходящее от коллектива Русской школы предложение отметить заслуги Берберовой присвоением соответствующего почетного звания было рассмотрено без проволочек. В марте 1983 года Берберова получила письмо от президента колледжа, сообщавшего ей от имени Совета попечителей, преподавателей и студентов Миддлбери о принятом решении наградить ее дипломом почетного доктора словесности[985].

Торжественная церемония вручения состоялась 12 августа 1983 года. Обращаясь к Берберовой, президент Миддлбери отметил, что она не только талантливо пишет о русской литературе, но, как автор художественной прозы, сама является частью этой литературы, гордость которой составляют многие их тех, кого она близко знала, – Горький, Белый, Бунин, Набоков и, конечно, Ходасевич, чьей женой она была[986].

Берберовой, безусловно, было приятно все это услышать. И конечно, она не могла не отметить, что Белый и Ходасевич упомянуты президентом в качестве признанных классиков русской литературы XX века. Обретением такого статуса в Америке они были обязаны усилиям Берберовой, и это дало ей добавочный повод для радости и гордости.

* * *

Берберова, однако, открыла американским славистам не только Ходасевича и Белого, но и еще одного литератора, хотя и не сравнимого с ними по масштабу, но, безусловно, заслужившего самое пристальное внимание. Речь идет о младшем «Серапионовом брате», Льве Лунце, авторе рассказов, статей и пьес. Уехавший в 1923 году лечиться в Германию и вскоре скончавшийся в возрасте двадцати трех лет, Лунц считался в Советском Союзе эмигрантом, а потому его вещи не издавались, а имя почти не упоминалось в печати. В результате ни в Европе, ни – тем более – в Америке о Лунце практически никто не слышал.

Единственной попыткой за более чем четверть века напомнить об этом талантливом литераторе была публикация Берберовой «Из петербургских воспоминаний. Три дружбы» в нью-йоркском журнале «Опыты» [Берберова 1953а]. Одним из трех главных персонажей, о ком писала Берберова, был Лунц. Они познакомились в 1921 году и поддерживали связь почти до самой его кончины. После появления этой публикации Берберову нашла сестра Лунца, Е. Н. Хорнштейн, жившая после замужества в Англии. Состоявшееся знакомство стремительно перешло в дружбу, которая длилась долгие годы.

Евгения Хорнштейн сохранила бумаги брата, но не имела никакого понятия, что там находится и что с этим можно сделать. Так продолжалось почти три десятилетия, и если бы продолжалось и дальше, то архив Лунца наверняка бы погиб. Но этого не случилось благодаря все тому же материалу в «Опытах». Через одиннадцать лет после его публикации на Берберову вышел молодой американский исследователь, случайно открывший для себя Лунца и захотевший им заниматься. Это был Гари Керн, в то время аспирант Манчестерского университета в Англии. Он знал, что у Лунца остались близкие родственники, которые проживают вроде бы в Лондоне, но не мог их найти. Объясняя ситуацию в письме Берберовой, Керн обращался к ней в надежде на помощь[987]. И помощь, конечно, была немедленно оказана.

Берберова связала Керна с Хорнштейнами, и они пригласили его в свой дом под Лондоном. Там они вместе открыли сундук, в котором хранились бумаги Лунца, и Керн начал их разбирать. Докладывая обстановку Берберовой, с нетерпением ждавшей результатов, Керн сообщал:

…бумаги были в большом беспорядке, и я до сих пор не смог их все прочитать и скопировать. С разрешения Хорнштейнов я отвожу их частями в Манчестер, где их читаю и делаю копии, но окончательный каталог – с датами, описанием содержания и пр<очим> еще не составил. Посылаю Вам предварительный вариант[988].

В том же письме Керн задавал Берберовой вопросы насчет пьесы Лунца «Вне закона», о которой упоминалось в ее публикации в «Опытах». Благодаря Берберову за подробный ответ, Керн писал, что его нынешний научный руководитель ничем не может ему помочь, а потому он хотел бы перевестись из Манчестера в Принстон, чтобы работать над диссертацией под ее руководством[989].

Берберова поддержала эту идею, тут же оформила необходимые бумаги, и с сентября 1965 года Керн уже был аспирантом Принстона. К этому времени он успел составить описание архива Лунца, и Берберова по просьбе Хорнштейнов начала переговоры о покупке архива библиотекой Йеля[990].

Переговоры завершились успехом, архив Лунца был куплен за шестьсот долларов, что было немалыми по тем временам деньгами[991]. Архив благополучно переместился в Йель, и это позволило Керну начать с ним серьезно работать. В результате он подготовил и напечатал ряд неопубликованных материалов, важнейшими из которых были письма, полученные Лунцем от его друзей и коллег – Федина, Каверина, Елизаветы Полонской, М. Слонимского, Замятина, а также Эренбурга и Горького [Керн 1966; Керн 1969]. Тем временем Керн дописал и защитил диссертацию – «Лев Лунц: Серапионов брат» [Kern 1970]. Его первопроходческая работа не осталась незамеченной. «Лунц как писатель был, по сути, открыт иностранными русистами, в первую очередь, Гарри Керном…» – отмечают позднейшие исследователи [Ичин 2010: 11].

Берберова всегда отдавала должное незаурядным способностям Керна, включая способность быстро и основательно овладеть русским, что позволило, в частности, плодотворно работать с архивом. Однако сохранять с ним ровные отношения было нелегкой задачей: Керн отличался