Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

Летаев», а пятью годами ранее – «Петербург», над которым он работал вместе с Жаком Катто. Общение с Берберовой и разговоры о Белом продолжились в Принстоне, куда Нива отправился после симпозиума.

«Как я рад, что я с Вами познакомился в Кэнтэки! и был у Вас в милом Принстоне!» – говорилось в письме, полученном Берберовой от вернувшегося в Женеву Нива[941]. В том же письме он возвращался к разговору о ее «гастроли» в Женевском университете, о чем, вероятно, речь уже шла в Кентукки. Берберова охотно приняла предложение приехать в июне в Женеву, где провела примерно неделю, прочитав несколько лекций и общаясь с аспирантами и профессорами.

Благодаря Нива и его жену за гостеприимство (они поселили Берберову у себя дома), она писала: «Я рада, что познакомилась с Вами, и только жалею, что недостаточно было времени, чтобы поговорить о многом, что интересно и Вам, и мне»[942]. И хотя Берберова явно надеялась на продолжение переписки, переписка не продолжилась, не в последнюю очередь потому, что Нива, получив в подарок экземпляр «Курсива», не отозвался на книгу ни словом.

Со временем Нива напишет эссе под названием «Бесстрашная Берберова» («Intrépide Berberova»), но о том, что они были лично знакомы, предпочтет умолчать. Разговор пойдет в основном о тексте «Курсива» и встающем из этого текста женском характере[943]. И все же иные характеристики Берберовой, скажем, такие как «чертовски женственная, отчаянная, привлекательная и в то же время сухая, жесткая, ведущая себя по-мужски…»[944] – несомненно, подсказаны не только чтением «Курсива», но и непосредственным впечатлением от общения с автором.

На симпозиуме в Кентукки Берберова встретилась с еще одним молодым специалистом по Белому, британским славистом Джоном Элсвортом, с которым она уже несколько лет состояла в переписке. Прочитав «Курсив мой», вышедший в Лондоне в 1969 году, Элсворт послал Берберовой взволнованное письмо, сообщая, что проглотил ее книгу залпом и что узнал из нее много новых фактов, имеющих, в частности, отношение к Белому, главному предмету его научных интересов[945].

Элсворт в это время работал над книгой, которая станет первой биографией Белого на английском – «Andrey Bely» (Letchworth, 1972). Она будет высоко оценена специалистами, в том числе и Берберовой. Благодаря Элсворта за присланную книгу, она напишет, что его ум, такт и талант видны на каждой странице, равно как и любовь к своему герою, и что она всем рекомендует его замечательный труд[946]. Несмотря на небольшой объем, книга Элсворта имела определенные преимущества перед обстоятельной биографией Белого, написанной в свое время К. В. Мочульским и вышедшей в Париже в 1955 году.

Проработав год в московских архивах, Элсворт смог скорректировать ряд деталей биографии Белого и рассказать, пусть кратко, о его существовании в СССР после возвращения из-за границы. Другое дело, что разворачивать свой труд в «полную, “академическую” биографию Белого», как ему настойчиво рекомендовала Берберова, Элсворт не стал. Его смущало отсутствие доступа к находящимся в Москве архивным материалам, часть которых была заперта в спецхран[947]. А потому, как Элсворт сообщил Берберовой, он решил вернуться к своей диссертации о романах Белого и сделать из нее книгу, что со временем будет исполнено [Elsworth 1983].

Книга Элсворта вызовет множество положительных откликов, но Берберова, видимо, на нее не откликнется. Их переписка к тому времени заглохнет, а почему, догадаться нетрудно. Послав ему «Первое свидание» в переводе на английский, Берберова, похоже, надеялась на одобрительный отзыв (в идеале – рецензию), но, похвалив ее комментарии, Элсворт скептически отозвался о качестве перевода[948]. Правда, он сразу добавил, что он сам никогда не пытался переводить не только стихи, но даже прозу Белого и не уверен, что справился бы с этой задачей[949]. Впрочем, в дальнейшем Элсворт с успехом переведет два романа Белого – «Серебряный голубь» и «Петербург».

В начале 1980-х с Берберовой связался молодой шведский исследователь Белого Магнус Юнггрен, защитивший в Стокгольмском университете диссертацию о «Петербурге» [Ljunggren 1982]. Юнггрен представился ей как ученик ее близкого друга С. А. Риттенберга, к тому времени уже давно покойного, и эта информация не оставила ее равнодушной. Берберова отнеслась к молодому исследователю даже как бы по-родственному.

Получив от Юнггрена его диссертацию, отправленную ей как общепризнанному эксперту по Белому, Берберова отозвалась на нее в высшей степени одобрительно[950]. В том же письме она писала: «Я чувствую, что мне не просто было бы чрезвычайно приятно Вас увидеть и говорить с Вами, но что у меня почти что долг встретиться с Вами и еще кое-что рассказать Вам о Белом, уже не как просто “слависту” и “беловеду”, но как одному из лучших в наше время специалистов и тонких знатоков Бориса Николаевича»[951].

Выяснив из книги Юнггрена, что его особенно интересуют отношения Белого и Эмилия Метнера, Берберова сообщала молодому исследователю, что в библиотеке Конгресса находится часть метнеровского архива, и дала ему точную ссылку. Даже более того: собираясь в скором времени поехать в Вашингтон, чтобы поработать в библиотеке Конгресса, Берберова предложила Юнггрену заглянуть в бумаги Метнера и написать ему о том, что там находится[952].

Это письмо Юнггрен получил с некоторым опозданием (у него изменился адрес), а получив, послал Берберовой короткую открытку. Помимо объяснения задержки с ответом и благодарности за неизвестную ему информацию открытка содержала просьбу просмотреть архив Метнера и указание, какие материалы Юнггрена интересуют особенно[953]. Столь краткий и прагматичный ответ на ее обстоятельное письмо, видимо, озадачил Берберову, и к разговору о метнеровском архиве она больше не возвращалась. Но переписку с Юнггреном она продолжала поддерживать, по-прежнему выражала желание встретиться, хотя теперь ее письма стали гораздо короче и суше.

Спустя много лет Юнггрен опубликует эти письма в качестве приложения к письмам Берберовой Риттенбергу, которые он со временем унаследует. В предисловии к книге Юнггрен расскажет читателю об адресате Берберовой и о ней самой, восстановит историю их знакомства и дружбы, а также мельком коснется собственных отношений с Ниной Николаевной, встретиться с которой ему так и не довелось.

Письма Берберовой к Риттенбергу, очень сердечные и доверительные, представляют значительный интерес и сами по себе, и в качестве комментария к ее биографии. Однако помещенная на обложку фотография Берберовой, сделанная в Стокгольме в 1946 году и раньше не публиковавшаяся, не может не вызвать оторопь. В осклабившейся мегере с торчащими вперед зубами и выпученными глазами Берберову практически невозможно узнать. Но дело даже не в этом, а в том, что в контексте книги такая фотография выглядит особенно неуместной, вступая в резкое противоречие и с ее названием – «Мой дорогой, близкий и дальний друг», и с содержанием писем – ласковых, сочувственных, заботливых.

Выбор такой фотографии, очевидно, объясняется тем, что у составителя книги Берберова явно не вызывает симпатии. Неслучайно в предисловии к книге тщательно перечислены факты, не имеющие ни малейшего отношения к истории дружбы Риттенберга с Берберовой и приведенные, несомненно, исключительно для того, чтобы бросить тень на ее репутацию. И все же одну заслугу Берберовой профессор Юнггрен склонен признать без каких-либо оговорок – ее неустанные усилия по пропаганде Белого.

* * *

Однако главной задачей, которую ставила перед собой Берберова с самых первых дней приезда в Америку и с которой справилась не менее успешно, была, разумеется, пропаганда Ходасевича, в то время практически неизвестного на Западе.

Примерно через год после прибытия в Нью-Йорк Берберова написала статью «Владислав Ходасевич, русский поэт», опубликовав ее сначала в «Гранях» [Берберова 1951], а затем в переводе на английский в одном из славистcких журналов [Berberova 1952]. В этой статье она намечала основные этапы биографии Ходасевича, кратко прослеживала его литературный путь, приводила отзывы современников. Одновременно с этой статьей Берберова начала подготавливать и публиковать