Беззаботные годы - Элизабет Говард

– Вы, Зоуи, конечно, были еще слишком малы, потому и не помните цеппелины.

– Нет, помнит!

– Фло, она наверняка была еще ребенком.

– У детей прекрасная память. Гораздо лучше твоей. Когда вы родились, милочка?

– В пятнадцатом.

– Ну вот, видишь?

– Ты еще скажи, что это очевидно, как нос на твоем лице, – помнишь, так папа говорил, а нос и вправду весьма очевиден.

Обычно сиреневатое лицо тетушки Долли приобрело тускло-лавандовый оттенок, зубы щелкнули. Тетушка Фло переглянулась с Зоуи и подмигнула; это и еще лента, которая криво сидела на ее голове, придавали ее облику что-то пиратское, о чем Зоуи подумала с облегчением, отвлекаясь на время от тревожных мыслей. Но утро казалось нескончаемым. В какой-то момент до нее дошло, что Филип и вправду мог бы что-нибудь предпринять, если бы выяснилось, что она беременна, но едва перед ее мысленным взором возникли его понимающие, сардонические глаза, как внутри начала распускаться маленькая теплая анемона… Нет, ей больше нельзя встречаться с ним никогда в жизни…

– …такая жарища, милочка. Вы не хотите открыть и второе окно? А Долли может закутать колени пледом. Она вечно мерзнет, такое у нее кровообращение. И самым неприличным образом отказывается от комбинации в гостях.

Зоуи, которая понятия не имела о комбинациях, послушно улыбнулась, но тетушка Долли разозлилась не на шутку, с трудом поднялась, доковыляла до окна и распахнула его настежь.

– Порой мне хочется, – заявила она, всем видом давая понять, что это, увы, бесполезно, – чтобы ты воздерживалась от публичного обсуждения моего исподнего. Хотя бы изредка.

– А я не имею ничего против обсуждения исподнего, чьим бы оно ни было, когда разговор о нем заходит. Комбинации – это правда жизни. К чему делать вид, будто их не существует? Долли слишком склонна к тому, что мне остается назвать только «викторианским лицемерием», в то время как мы с Китти никогда не были подвержены ему…

Хоть Зоуи и не хотелось есть, она была рада, когда наконец пришло время обеда.

* * *

Большую часть дня Руперт провел, отвозя Рейчел в Танбридж-Уэллс, к порекомендованной доктором Карром «довольно темной личности», как он выразился, однако сведущей в лечении спины. Доктор Карр добавил, что и сам обращается к нему. Рейчел так мучилась, что в кои-то веки согласилась доставить кому-то беспокойство. Сид хотела было сопровождать ее, но Иви, которая решила, что лучший способ протестовать против жизни в коттедже – быть помехой, заявила, что у нее разболелась голова, а слуги вряд ли будут носить ей еду.

– И конечно, – продолжала Сид, которая попыталась изобразить жизнерадостность и потерпела фиаско, – мне придется остаться, дорогая, как бы сильно мне ни хотелось поехать вместе с тобой.

– Но я уверена, что кто-нибудь из детей сможет принести ей обед, – возразила Рейчел, – и потом, неужели ей захочется есть в таком состоянии?

– Я же говорила: будет ужасно, когда она приедет!

– Помню. Но в сущности, дело не в этом, так? Сейчас не время думать о себе.

А когда оно придет, это время? Мысленно брюзжа, Сид смотрела, как Рейчел с трудом садится в машину Руперта и уезжает. А ее саму ждал Бриг – чтобы она перевела на кальку большой чертеж, приготовленный для перестройки двух коттеджей, которые он собирался купить. «Рейчел не сможет, а дело не терпит отлагательств». Поэтому она почти весь день провела в его кабинете над калькой, разложенной поверх чертежа. Сам Бриг отсутствовал все утро, но днем ей пришлось читать ему Times, отвлекаясь, чтобы выслушать истории об удивительных совпадениях, случившихся в его жизни. Старик ей нравился, несмотря на замашки тирана.

Иви, которая съела до последнего кусочка весь завтрак и сытный обед, которые Сид принесла ей, жаловалась, что Сид ее избегает и расспрашивала, чем все заняты. О Рейчел она спросила дважды, как будто не поверила сообщению о поездке в Танбридж-Уэллс, и Сид, которая как раз принесла ей обед, не выдержала:

– Если хочешь узнать, чем заняты все, встань. Я же говорила тебе сегодня утром: Рейчел уехала проконсультироваться насчет спины. А если ты и дальше намерена вести себя, как сейчас, то отправишься домой.

Поскольку Иви ухитрилась испортить ей весь день, угрозу легко было произнести убедительным тоном. Иви расплакалась, чего мягкосердечная Сид обычно не выдерживала, но на этот раз осталась непоколебима.

– Ради бога, Иви! Хватит лить слезы и дуться. Не нравится тебе здесь – поезжай домой.

Иви начала выбираться из постели.

– Мое место рядом с Уолдо, – заявила она. – А если нельзя быть с ним, мне уже все равно, где я.

* * *

– Она же говорила, что ей все равно, где находиться. – Вилли налила сестре виски с содовой. Они устроили себе поздний ужин, дети уже спали.

– А мне сказала, что хочет домой. Спасибо, дорогая. Как приятно!

– Все этого хотят, но мне кажется, надо подождать и посмотреть, что будет дальше.

Речь шла, как часто бывало, о матери, насчет которой между ними царило полное взаимопонимание. Обеим не нравилось, как высказывались о ней Эдвард и Реймонд, но в их отсутствие обе не упускали случая обсудить ее невыносимый характер, признаки которого усматривали друг в друге, когда их взаимопонимание давало сбой.

Джессика расправила плечи, вытянула длинные худые ноги и сбросила туфли.

– Господи! Обычно я не пью виски, но после такого дня…

– Так как все-таки все прошло? – Она уже выслушала заметно приукрашенную версию событий за ужином, главным образом от Норы.

– Гроб с бедной тетей Линой поставили в столовой. И она была похожа на тех огромных и дорогих кукол, каких выставляют в «Уайтли» на Рождество. Только гораздо бледнее, конечно. Как будто вся кровь отлила от лица. – При этих словах Анджела с невнятным укоризненным возгласом покинула комнату. Луиза заинтересованно слушала.

– Так она была не в вечернем платье?

– Нет, конечно. В белой ночнушке с рюшками вокруг ворота… – рассказ продолжался, пока им не велели выйти из-за стола, чего им и так давно хотелось.

– Как прошло?.. На самом деле ужасно. Все жалюзи в доме опустили, от духоты было нечем дышать, в потемках все натыкались на огромные кресла. А когда все были уже на кладбище, начался дождь. Народу собралось немного, и, конечно, ни одного знакомого лица, кроме викария, который произнес немыслимо елейную проповедь. Что-то насчет ее удивительной тяги к жизни – полагаю, он просто имел в виду, что она ухитрилась прожить так долго: знаешь, как люди говорят, что вид чудесный, если просто видно далеко, каким бы скучным он ни был, этот вид.

– А как Реймонд?

– Очень трогательно горевал. Он и вправду скорбит о ней – возможно, только он один из всех.

– Остальных племянников на похоронах не было?