Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

комендант с ночными сторожами торопливо перетаскивает его вещи. За председателем, естественно, вкатывается в дом его заместитель; далее, естественно, следуют члены правления: они мчатся на быстроходных грузовиках, из которых в разные стороны торчат матрацы и фикусы. На рассвете, кусая друг друга, вселяются члены ревизионной комиссии, эти основные борцы за справедливость. И к утру обычно дом, в котором еще не везде есть стекла и полы, уже заселен. Бегай после этого, доказывай свою правоту, судись! Все равно – уже поздно».

Их современник Михаил Кольцов писал в статье «Здоровая горячка»:

«Злоба московского дня – постройки, застройки, достройки, перестройки, строительство.

Любимый герой дня – не лихой фронтовик-военный, не продработник, не журналист, не дирижер. Только архитектор, склоняющий хмурое чело над чертежами и сметами, изрекающий истины о кубатуре теплопроводности и доходности, разве только он один способен вызывать восторженный шепот позади себя.

И единственное золотое руно, что манит к себе несметное множество мечтателей, от батистового нэпача до кожаного председателя завкома, единственное сокровище, излучающее ослепительное сияние, – кирпич!

Что валюта! Что бриллиантовые и алмазные караты! Что кокаин! Что самогон! Нет на свете вещи нужнее, выгоднее, желаннее, драгоценнее простого, честного, четырехугольного кирпича!

Как правило, кирпича в Москве нет. Отдельные счастливцы обладают небольшими партиями, которые хранят, вероятно, в несгораемых шкафах. Кое-кто добился разрешения на разборку старых зданий и выгрызает кирпич из стен развалившихся церквей или казарм, как дитя грызет леденец.

Прочие же рыщут вокруг Москвы, в радиусе до тысячи верст, и ищут строительный материал для московских построек. Кирпич идет в Москву из Киева! В каком виде он, трясясь в товарных вагонах, доезжает до места назначения, сколько это стоит, можно себе представить.

Если кирпич – валюта, то почему ее не подделывать? Правда, оборудование нужно более громоздкое, чем при кустарной фабрикации червонцев. Но прибыль, пожалуй, не меньше. И на рынке уже гуляют партии подозрительных рыхлых, плохо обожженных плиток унылого, лимфатического, грязно-желто-алого цвета. Остерегайтесь подделки, товарищи!

Кирпич – золото! Цемент – серебро. Глина и дерево, коими изобилует весьма Россия – несравненно дешевле. Посему процветает наряду с каменным строительством – деревянное».

* * *

Коммуналки тем не менее постепенно расселялись. Для многих спасением были так называемые кооперативы. Михаил Кольцов писал: «Жилищная рабочая кооперация – совсем еще младенец среди своих собратьев. Она растет как в сказке. В январе 1924 года в Москве было десять жилищно-строительных кооперативов, через год – двести пятьдесят, еще через год – около тысячи. Этот рост – не случайный. Жилище простое – при нашем диком жилищном кризисе – и жилище благоустроенное, культурное, чистое, гигиеническое составляют чуть ли не главную основу для созидания социалистического быта на ближайший и последующие периоды. Пусть побольше заглядывают партийцы в этот угол нашей работы».

В частности, в историю вошел писательский, в Москве, в Нащокинском переулке (в советское время – на улице Фурманова). Возможно, потому, что именно писатели более всех остальных склонны вести дневники и оставлять мемуары. А может быть, из-за того, что это был один из первых кооперативов подобного рода. Его начали заселять еще в 1934 году. Здесь проживали Михаил Булгаков, Осип Мандельштам, Юрий Нагибин, Константин Тренев, Сергей Клычков. Председателем правления был Александр Жаров, автор известной в то время поэмы «Гармонь». За строительством же надзирал Мате Залка.

Булгаков писал Вересаеву: «Замечательный дом, клянусь! Писатели живут и сверху, и снизу, и сзади, и спереди, и сбоку. Молю Бога о том, чтобы дом стоял нерушимо. Я счастлив, что убрался из сырой Пироговской ямы. А какое блаженство не ездить на трамвае! Викентий Викентьевич!.. Правда, у нас прохладно, в уборной что-то не ладится и течет на пол из бака, и, наверное, будут еще какие-нибудь неполадки, но все же я счастлив. Лишь бы только стоял дом!»

Булгаков ликовал. Со вкусом обустраивался. Это была первая его – по-настоящему его – квартира. Ни о чем другом он вообще не думал. Однажды невольно шокировал букиниста Циппельзона – на его традиционный вопрос: «А что вы сейчас ищете?» вместо названия книги сказал: «Газ для ванной».

Разумеется, ремонтные работы раздражали Михаила Афанасьевича:

«Квартира помаленьку устраивается. Но столяры осточертели не хуже зимы. Приходят, уходят, стучат.

В спальне повис фонарь. Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты».

А вот Андрею Белому не довелось пожить в этом прекрасном кооперативе. Один из друзей писателя, Петр Зайцев, вспоминал:

«Одним из первых решил вступить в этот кооператив Андрей Белый. Но денег на взнос у него не было. За тридцать лет своей писательской жизни и непрерывной работы он их не накопил. Ему пришлось продавать часть своего архива, чтобы уплатить взнос. Клавдия Николаевна очень заботилась, чтобы Борис Николаевич своевременно получил оплаченную им жилплощадь. В нужных случаях она обращалась ко мне. Но стройка двигалась медленно, а число кандидатов на квартиры росло. И сам дом сдавался и заселялся частями, по мере готовности каждому из записавшихся. Белого все это тревожило, и он просил меня выяснить, когда будет готова его квартира…

17 июля Бугаевы собрались выехать в Москву. Были куплены билеты. 15-го сидели и беседовали со знакомыми в Доме творчества. Борис Николаевич был оживлен, весел, он загорел, как негр. И вдруг – дурнота, тошнота, обморок… Это был солнечный удар… Первое кровоизлияние…

Вернулись Бугаевы в Москву 1 августа 1933 года. Я сразу же приехал в Долгий. Зашла речь о кооперативе. Беспокойство и нервозность Бориса Николаевича относительно квартиры были обусловлены еще и тем, что на квартиры в писательском доме было много претендентов, и при жилищной тесноте и сильном квартирном кризисе в Москве юридические права не всегда соблюдались. Еще бытовало право наиболее юркого и проворного, и Борис Николаевич опасался, что его будущую квартиру захватят чужие люди…

В декабре Белому стало еще хуже, и 8-го числа мы отвезли его в клинику на Девичьем поле. С этого времени начались наши с Клавдией Николаевной поочередные дежурства у его постели…

6 января (уже 1934 года) я пришел в три часа дня, чтобы сменить Клавдию Николаевну, и пробыл у постели больного до девяти с половиной вечера. Борис Николаевич был очень тих, приветлив, сиял своей светлейшей улыбкой. Я покормил его манной кашей с клюквенным киселем. Был он значительно слабее, чем раньше. Доев кашу, попросил покурить. Но сам уже не мог держать папиросу и сделал две-три затяжки из моих рук…

8 января я хотел пойти вновь – сменить Клавдию Николаевну в два часа, как мы условились.