Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

скарб на грузовики и увезли на новые места жительства. И тут же несколько бригад маляров приступили к ремонту всей квартиры – красили, клеили обои… Еще два грузовика доставили со склада мебель, которую тут же расставили по всем комнатам. Привезли массу одежды и обуви для обоих – старика и старухи. Доставленный к ним работник отдела социального обеспечения тут же, на дому выписал им новые пенсионные книжки, где сумма пособия была доведена до максимальной. Привезли новую посуду – кухонную и столовую. И наконец, стали прибывать из елисеевского магазина корзины со всякой роскошной снедью… И все это в течение считаных часов. Затем чекисты стали прощаться с хозяевами обновленного роскошного жилища, и старший, распоряжавшийся всей грандиозной операцией, осведомился у оторопевшего старика:

– Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб или пожеланий?

Тот немного подумал и, указав на свою жену, произнес:

– Вот она хотела в кино сниматься…»

* * *

Коммуналками, впрочем, проблема не ограничивалась. Существовал еще один (а может быть, и не один) тип квартир, которые не были коммуналками, но и не являлись предметом мечтаний даже для коммунальных жителей:

«В… школе учились ребята с Ведерникова и Колбасного (в три дома) переулков, Сибирского проезда, улиц Угрешской, Малой и Большой Калитниковской, застроенных деревянными двух-трехэтажными домами. “Удобства” – чаще всего во дворе, а вода – в колонке на улице. Зимой колонки замерзали, и тогда приходилось идти с ведрами все дальше и дальше от своего дома, пока не находилась действующая колонка, к которой выстраивалась очередь… Но зато эти дома, как правило, не были коммунальными. Каждая семья имела пусть небольшую, но свою “квартиру” – с низким потолком и скрипущими половицами…

У каждого дома был свой двор, где собирались шумные детские ватаги. В 30-х годах многие бывшие частные дома и дворы сохранили имена своих прежних владельцев. Дворы моего детства – Чушкин и Колесников по улице Малой Калитниковской.

Сколь упоительны были часы, проведенные здесь! Мы играли в “лапту-салу”, “охотники и утки”, пряталки (многочисленные сараи и помойка очень помогали прятаться), “собирали мнения”, а когда немного подросли, простодушно признавались друг другу в любви с помощью “садовника”.

Первой приметой весны были прыгалки – двое ребят “крутили веревку”, остальные, по очереди, прыгали».

Конечно же, и с этим, с позволения сказать, жилым фондом, невзирая на весь подростковый романтический флер, следовало что-то решать.

* * *

На что только не шли жители коммуналок, чтобы въехать, наконец, в нормальные условия. Ильф и Петров писали в фельетоне «Журналист Ошейников»:

«Поздно ночью журналист Ошейников сидел за столом и сочинял художественный очерк…

Тема попалась Ошейникову суховатая – надо было написать о каком-то юбилейном заседании. Развернуться на таком материале было трудно. Но Ошейников не пал духом, не растерялся.

“Ничего, – думал он, – возьму голой техникой. Я, слава богу, набил руку на очерках”.

Первые строчки Ошейников написал не думая. Помогали голая техника и знание вкусов редактора.

“Необъятный зал городского драматического театра, вместимостью в двести пятьдесят человек, кипел морем голов. Представители общественности выплескивались из амфитеатра в партер, наполняя волнами радостного гула наше гигантское театральное вместилище”…

“Вот море голов утихает. На эстраде появляется знакомая всем собравшимся могучая, как бы изваянная из чего-то фигура Антона Николаевича Гусилина. Зал разражается океаном бесчисленных аплодисментов”…

“За столом президиума юбилейного собрания энергичной походкой появляется лицо тов. Чихаева. Зал взрывается рокочущим прибоем несмолкаемых рукоплесканий”…

“Так, так, – думал он, – этого Чихаева я описал неплохо. И фигура Гусилина тоже получилась у меня довольно яркая. Но вот чувствуется нехватка чисто художественных подробностей”.

Мысли Ошейникова разбредались.

“Черт знает что, – размышлял он, – второй год обещают квартиру в новом доме и все не дают. Илюшке Качурину дали, этому бандиту Фиалкину дали, а мне…”

Вдруг лицо Ошейникова озарилось нежной детской улыбкой. Он подошел к столу и быстро написал:

“По правую руку от председателя собрания появилась уверенная, плотная, крепкая бритая фигура нашего заботливого заведующего жилищным отделом Ф. З. Грудастого. Снова вскипает шум аплодисментов”.

– Ах, если бы две комнаты дал! – страстно зашептал автор художественного очерка. – Вдруг не даст? Нет, даст. Теперь должен дать.

Для полного душевного спокойствия он все-таки вместо слов “шум аплодисментов” записал “грохот оваций” и щедро добавил:

“Тов. Грудастый спокойным взглядом выдающегося хозяйственника обводит настороженно притихшие лица первых рядов, как бы выражающие общее мнение: ‘Уж наш т. Грудастый не подкачает, уж он уверенно доведет до конца стройку и справедливо распределит квартиры среди достойнейших’ ”.

Ошейников перечел все написанное. Очерк выглядел недурно».

Для конвертации в отдельное жилье шел в ход любой ресурс. У Ошейникова был ресурс медийный. У кого-то – административный. У многих – финансовый. Кто-то, напротив, выбирался на принципе «не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Участник еще одного фельетона тех же двух авторов, что называется, давил на жалость:

«В тревожном состоянии, давно и тяжело больной, к вам обращается почти старик.

Мои страхи так вероятны, что лучше их предупредить.

Десятый год я – пайщик РЖСКТ им. Дзержинского, – Садовая-Земляная улица, 37/1. Я внес 2150 рублей, более тысячи рублей сверх полного пая.

Я – транспортник с 1900 года. При советской власти более десяти лет был начальником эксплуатации и начальником дороги, из них четыре года на дорогах фронта. Сейчас доработался до полной инвалидности. Состояние здоровья ухудшается из-за очень плохих бытовых условий – на 19 квадратных метрах шесть человек, почти чужих друг другу. По стажу и паенакоплению я имею все преимущества.

Предыдущая служба только укрепляет мое право.

Сейчас кооператив распределяет квартиры. Хотя мне говорят, что я получу, но говорят так неконкретно, так формально, что я теряю надежду. По состоянию здоровья я не в силах часто ездить и защищать свое бесспорное право. Более молодые сейчас уже получают.

Подумайте! Десять лет ждать, понимать, что в обстановке новой квартиры я еще проживу пять-шесть лет, пока не поставлю на ноги тринадцатилетнего сына, – и не получить.

Я страдаю двумя видами астмы, почти не могу ходить. Чтобы вернее себя обеспечить, я вместо трехкомнатной прошу двухкомнатную, но обязательно отдельную квартиру.

При всей моей личной заинтересованности, я думаю, что вопрос этот имеет общественное значение.

С большой надеждой Б. И. Григорович».

«Почти старик» настолько преуспел в своем умении жаловаться на жизнь, что даже достучался до сердец двух записных зоилов. «Нет, не видно здесь уважения к старости!» – сетовали они.

* * *

Дело расселения шло с огромным скрипом. Снова Ильф и Петров: «Обычай таков: первым глухой ночью в новый дом въезжает председатель правления,