Принцесса выходит в свет - Михаил Коссой

полдня махать тяжелым железом в состоянии крайнего нервного напряжения. Вечерняя еда у тех, кто днем победил в сражении, называется «пир». И его нельзя пропустить, а наоборот, надо еще и подготовиться, поэтому принцесса, которой хотелось упасть неважно на что, безропотно сносила устроенные служанкой Брисой процедуры: обтирание тела, мытье ног и головы, бесконечное переодевание. Мужества требовалось не меньше, чем для битвы. Когда дело дошло до заплетания кос, в шатре появился Клиф, устроился на сундуке у полога, принялся делиться впечатлениями.

– А потом вы с Иззой вдруг объявились! – дошел он до развязки к шестой косичке. – Народ чуть с ума не посходил. Представь, все уже собрались вроде как погибнуть, защищая тебя. Ну, в смысле, задержать графских, насколько смогут. И вдруг – на тебе тетушка новый хомут – ты скачешь прямо к ним в лапы. У всех глаза, как у улиток, вверх повылазили.

Принцесса вздохнула.

– А потом ты, конечно, выдала! Ну с этим… Что ты графу показала. Знаешь, даже Элладайн усмехнулся.

Принцесса снова вздохнула, начиная подозревать, чем именно она войдет в историю.

– Но когда вы на обрыв поскакали, стало понятно, что ты затеяла. Все выдохнули.

– А что Элладайн?

– Не поверишь! – Клиф засиял. – Молчал-молчал, потом говорит, ровно как тогда: «Тактически – это сильный ход».

Принцесса прикрыла глаза, ощущая, как натягиваются волосы в такт движениям Брисы. Было понятно, чего рыцарь не сказал – стратегически это был просто полный отвес.

– Одним махом всех нас из-под удара вывела, в общем. Собирались уже срочно операцию прикрытия придумывать, но тут мельхийцы появились.

Действительно. Как-то сама принцесса об этом не подумала. Стоило ей выехать перед строем, как у Готемольда пропала всякая необходимость сражаться с горсткой дамских солдатиков. Возможно, он и поскакал за ней не от ярости, как она надеялась, а просто потому что ему было больше нечем заняться на этом поле.

Принцесса вздохнула очередной раз. Узнать это теперь невозможно, граф Готемольд был проткнут копьем, потому что отказался сдаваться.

– Так что теперь мы участники битвы при Баертоне, где был разгромлен мятеж, – закончил Клиф и цыкнул. – Как-то так.

Пленные копали рвы для мертвых, а в длинном шатре были накрыты столы для двух королей, их рыцарей и прочих отважных людей, сколько могло их вместиться. Еда была походной, но достойной, где-то даже нашлось две бочки неплохого вина.

Принцесса заняла место по левую руку от своего отца. Что-то изменилось. Ей и раньше доводилось занимать это место на самых разных церемониях, торжествах и советах. И пусть она впервые попала на пир непосредственно после сражения – все эти мероприятия были похожи.

Еще пару месяцев назад она бы старательно улыбалась окружающим, а ее бы почтительно приветствовали, отмечали бы как она хороша, а затем сразу переводили глаза куда-то еще. Сейчас глаза переводили на нее, причем иногда с самого короля. И смотрели на нее иначе. Среди этих людей принцесса вдруг стала полноправным участником события, а не просто подставкой для изящной серебристой короны, которой, кстати, на ней в этот момент и вовсе не было.

Однако изменилось кое-что еще. Раньше, присутствуя на собраниях почти исключительно по велению отца, принцесса лишь скучала с разной степенью интенсивности. А сейчас – нет. Она понимала, что произошло, о чем эти люди думают, какие вопросы начинают возникать. И даже сквозь отупляющую усталость она чувствовала к происходящему интерес – к выражениям лиц, к обрывкам случайных фраз.

– Да! Наверное, все-таки стареешь, – вздохнул внутренний голос.

На самом деле постарел, кажется, отец. Сколько принцесса себя помнила, он всегда был сильным. А сейчас он был усталым. Прибавилось морщин у глаз. Или он просто похудел? Принцесса взяла кубок и сделала несколько глотков разбавленного вина, чтобы пригасить расползающееся по всему телу сожаление о том, что в точности так, как до войны, уже не будет никогда.

Были сделаны первые глотки, прозвучали первые слова, съедены первые ломти сухого хлеба, вымоченного в мясной подливе, когда с кубком в руке поднялся король Арранты Эннер. Гомон затих.

– Мы все храбро бились, – возгласил король. – Однако я хочу поднять этот кубок в честь Его Величества Амельхода! Его помощь и его люди сделали сегодняшнюю победу возможной.

Узколицый Амельход за столом напротив растянул обвислые усы в улыбке и, прежде чем король Эннер успел продолжить, сказал:

– Вы не меня должны благодарить, Ваше Величество. А одного из моих подданных – барона Холлама.

Мельхийцы заухмылялись переглядываясь. Амельход поднялся со своей скамьи.

– Когда я получил ваше послание, я собрал совет и спросил, что мы должны предпринять? И знаете, что я услышал? Что это не наша война. Что это внутреннее дело Арранты. И что по большому счету, несмотря на нашу добрую дружбу, нам в Мельхии все равно, какая ветвь вашей аристократии получит трон. Мне сказали, что нет разумных причин идти по осенней распутице, чтобы погибнуть в чужой схватке. Даже трофеев никаких не ожидалось.

Мельхийцы загудели. Амельход поднял узкую костлявую ладонь.

– И представьте себе, как король я был с этим согласен.

Король Эннер молча и слегка настороженно ждал продолжения.

– Но тут поднялся барон Холлам и произнес речь, чего никто от него не ожидал.

Амельход показал рукой на Холлама, сидевшего за столом в глубине зала. Холлам опустил взгляд и поднял руку, как бы заслоняясь от незаслуженной похвалы. Мельхийцы загудели.

– Барон Холлам сдержанный человек, но в тот момент он сказал примерно так…

– Простите, Ваше Величество! – вдруг поднялся со скамьи кавалер Йерогрен. – Позвольте мне! У меня все записано слово в слово.

Амельход приглашающе двинул ладонью и сел. Опустился на скамью король Эннер. Принцесса начала смутно догадываться, что она сейчас услышит. Йерогрен наконец выудил из свой сумы какой-то свиток и размотал его, повернув к одной из масляных ламп на балках под крышей шатра. Он набрал воздуха и заговорил:

– Его светлость поднялся перед советом и сказал: «Господа! Ваши доводы существенны и весомы. И вы правы – нам нет никакого резона соваться в чужое дело. Однако я хочу напомнить вам одну вещь.

Когда с дочерью нашего короля, принцессой Хемнель, случилось несчастье и она погибла вдали от родного королевства, у леди Маунтенар Декрой из Арранты не было никакого резона соваться в это чужое для нее дело. Она могла просто уехать домой. И мы бы никогда не узнали, что в действительности произошло.

Мне, – сказал барон Холлам, – так же, как и вам, совершенно все равно, кто будет править в Арранте. Однако мне не все равно, как сложится судьба Ее Высочества. Мне не все равно, потому что она помогла мне выйти из той ужасной истории с честью.

Я не люблю длинные речи. Но сейчас я хочу еще кое-что сказать и прошу меня дослушать. Я думаю, что честь недостаточно добыть один раз. Ее не повесишь раз и навсегда на стену, как голову убитого на охоте лося. Я думаю, честь может потребовать драться за нее снова в любой момент в любую погоду и без надежды на другие трофеи, кроме нее самой. Это может обойтись в самую высокую цену, но я думаю – так это устроено: ты должен встать и идти, наперекор доводам рассудка.

Я не знаю, какое решение примет совет, но я прошу Его Величество в любом случае позволить мне и моим людям отправиться в Арранту. Может, это и смешная причина, но когда о леди Маунтенар напишут книги, я бы не хотел, чтобы меня упоминали в них, как человека бесчестного.» И тогда Его Величество король Мель… – Йерогрен замер на полуслове, потому что король Амельход поднял ладонь.

В шатре было слышно, как шипят фитили масляных ламп. Все головы повернулись к принцессе, но она едва ли могла это видеть. Она сидела прямо, не шевелясь, уже и не пытаясь утереть текущие в семь ручьев слезы. Щеки были мокрые и раскаленные, в горле под самый нос давил такой спазм, что невозможно было вдохнуть.

– Простите… – хлюпнула принцесса, встала и, стараясь не расплескаться по пути, пробралась между столами к выходу из шатра.

На улице было темно. Осенний холод остудил лицо, забежал в легкие. Вниз по полю рассыпались желтые огоньки костров большого войска. Сверху смотрели голубые огоньки звезд. Принцесса,