Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Больше Диса не появлялась в усадьбе. Она обустроила себе спальное место под деревом недалеко от резиденции – ветра туда не проникали, зато рядом тек ручей с чистой водой. Как в детстве, ее убаюкивал шум моря, которое подпирало Бессастадир с севера и юга, а горы оберегали ее сон.

Одним погожим ясным днем Арни принес радостные вести: Эльсе пошла на поправку! Юница уже вставала со своей постели, и служанки говорили, что временами из ее комнаты даже доносился смех. Диса сжала платье у себя на груди. Все эти тягостные дни у Бессастадира точно выжгли метку на ее теле. Метка эта, вспухшая и саднящая, отдавалась болью всякий раз, когда она вспоминала об Эйрике.

Но теперь Эльсе излечилась! Значит, Эйрик спасен! Судья оказался разумным человеком и согласился обменять жизнь дочери на свободу пастора. Теперь оставалось лишь дождаться, когда его отпустят. Лошадей у Дисы не было, она продала их на ближайшем хуторе, но знала, что до дома они доберутся и пешком. Если понадобится, она Эйрика волоком дотащит.

Но уже на следующий день приковылял Арни и сообщил, что прислуга готовит повозки в Тингведлир. Альтинг был на носу. Почему же Эйрика все нет? Назад Диса брата не отпустила. Ее радость сменилась дурным предчувствием. Обычно, когда что-нибудь удается, ты быстро это понимаешь, а вот заминки свидетельствуют о том, что план постигла неудача.

На третий день полил дождь, и сквозь его пелену усадьба просматривалась хуже. Сидя неподвижно на горном склоне, Диса смотрела на людей, покидавших ворота усадьбы. Повозки были полностью загружены и готовы к отправлению. Вот вывели двух узников в кандалах: один был стар и хром и выглядел так, точно не переживет дорогу, второй же смотрелся мелким плутом, которому не впервой представать перед судьями… Не успела Диса перевести дыхание, как увидела Эйрика.

Больше всего ее почему-то удивило, что муж одет в те же рубашку и сапоги, что были на нем в день отъезда из дома. Эйрик сильно похудел, пальцы на правой руке были перебинтованы. На него надели кандалы, но не подгоняли тычками и пинками, как остальных. Он сам забрался в повозку к двум другим преступникам и устроился на сене. В отличие от рыдванов, где сидели судья с дочерью и ландфугты, телегу с осужденными ничем не прикрыли, и дождь лился им прямо на головы. Двое других узников задрали головы и раззявили рты, жадно глотая холодные струи. Эйрик тоже поднял голову, но рот открывать не стал – только подставил лицо дождю и блаженно прикрыл глаза.

Караван тронулся. Колеса застревали в грязи, лошади норовили остановиться, но повозки с медленной неотвратимостью удалялись от Бессастадира. Дисе хотелось кричать и плакать, размазывать по лицу размокшую землю, заглушая боль. Вместо этого она глубоко вздохнула и, подхватив суму, двинулась в противоположную сторону.

– Эй, ты куда? – удивился Арни.

– Надо выкупить лошадей обратно, – коротко отозвалась Диса. – Пешком до Тингведлира дня три пути. А с твоими ногами и неделю провозимся.

Тингведлир, где с незапамятных времен исландцы собирались, чтобы держать совет, торговать или судить, был особым местом. Здесь земля давала трещину, разламываясь надвое и образуя глубокие ущелья и каньоны, ощерившиеся скальными выступами. Камень был остер и зол. Другом ему была лишь звонкая кипучая река, что проложила свой путь по лавовому ущелью, которое называли «ущельем всех людей». Ледяная вода, встречаясь с разогретыми камнями, шипела и исходила паром, поэтому над водами Эксарау всегда клубился туман.

Величественно и пугающе возвышались над долиной отвесные скалы, а на северном берегу озера, больше которого не было нигде в Исландии, располагалось самое сердце Тингведлира – Скала закона. Неподалеку от нее, в омуте Дреккингархуль, находили свою погибель такие женщины, как Стейннун, погубившие своих детей. Здесь неоднократно бывал предок Эйрика, печально известный Йоун Арасон, о ком его соперник Йоун Бьяднасон сказал: «Топор и земля устерегут его лучше».

Йоуна Арасона обезглавили вместе с сыном. Перед казнью преподобный Свейнн, дабы утешить обреченного, сказал ему: «Жизнь есть и после этой жизни, господин». Последний католический епископ Исландии в ответ лишь усмехнулся: «Я знаю, малыш Свейнн». С тех пор уже добрую сотню лет исландцы говорили: «Я знаю, малыш Свейнн», когда имели в виду нечто очевидное. «Интересно, – размышлял про себя Эйрик, когда их телега приближалась к долине, – сумею ли я в последний миг обронить нечто столь остроумное, чтобы за мной повторяла вся страна?»

В Тингведлир они прибыли к полудню. Целый день дождь лил, почти не переставая, так что все трое арестантов промокли насквозь. Где-то на середине дороги караван остановился, и слуги принесли им рогожу, чтобы прикрыться. Эйрику нравился дождь, да и изъеденное молью полотно не спасало от сырости, поэтому он милостиво позволил своим спутникам разместиться под рогожей вдвоем. Старик все время проклинал судьбу или принимался плакать, пеняя на короля, датчан, но больше всего – на собратьев-исландцев, которые позволили втоптать себя в грязь. Юноша же был легок и смешлив, а к путешествию относился как к увеселительной прогулке. Старик страшился смерти, молодой человек ее презирал. Будь тут Магнус, он сумел бы сказать точнее, но и без духовидения Эйрик ощущал, как от юноши веет смертью.

По всему полю Тингведлира раскинулись палатки, напоминающие причудливые мшистые наросты. Суетливо ходили туда-сюда люди. Гудел альтинг. Над зданием суда реял датский флаг. По прибытии заключенных разместили вблизи палатки окружного судьи, недалеко от скал. Отсюда был слышен шум водопада. Эйрик просил оставить вход в палатку открытым, чтобы они могли любоваться красотой долины, но стражники отказали. Кандалы на арестантах оставили. Те, что были на Эйрике, по всей видимости, тоже происходили из арсенала датского колдуна – их тяжесть не позволяла пастору вспомнить ни единой рунной вязи или гальда. Не спасала даже близость «Серой кожи».

Молодой спутник пастора с дерзкой усмешкой сообщил, что ключ от этих кандалов не носят даже стражники – он хранится у самого судьи. Юноша проявил себя как человек на удивление образованный. Ничуть не смущенный своим заключением, он острил и величал своих собратьев Дисмасом и Гестасом, как преступников, коих распяли вместе с Христом. «Кто же промеж нас Иисус?» – смеясь, спрашивал он, а потом, определив Эйрика на место Сына Божьего, развлекался, угадывая, кто из них двоих со стариком благоразумный разбойник, а кто – безумный. Эйрик смеялся над его шутками, но старик мрачно отвечал, что кто из них кто, выяснится только после суда. Пастору он ставил в вину, что священник потешается над Писанием, на что преподобный отвечал: смех – подарок Божий, и вряд ли кому-то станет хуже от того, что в час уныния они спасаются балагурством.

Первым увели юношу, и Эйрик остался один на один со стариком, который разом притих. Вскоре «Гестаса» уже казнили за незаконную торговлю, как рассказал Сёрен, принесший им ужин. Всю ночь «Дисмаса» трясло от страха, а Эйрик утешал его проповедями.

На следующее утро до прихода стражников старик был спокоен, но с их появлением снова занервничал и расплакался жалобно, как ребенок. Он тоже не вернулся, но от Сёрена Эйрик узнал, что «Дисмаса» отправили домой, рассудив, что негоже казнить единственного кормильца многочисленной семьи.