Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Эйрик остался один.

Он бы не мог точно сказать, утешил ли его последний разговор с судьей или всего лишь дал надежду. Самое главное, что Диса теперь в безопасности. На нем самом вины не было, так чего опасаться безвинному? Конечно, скажи он это жене в лицо, она расхохоталась бы и попыталась что-нибудь сделать. Эйрик тоже попытался – ночью пробовал начертать руны носком сапога, и снова безуспешно. Бесплодные попытки выбраться из заточения его окончательно вымотали. Оставалось дожидаться суда.

Перед самым рассветом полог палатки зашевелился, и внутрь вошла Эльсе. Девушка все еще была бледна и покачивалась от слабости, но на щеках у нее уже появился румянец.

– Мне неловко представать перед вами в таком виде, дитя мое, – сказал Эйрик, оглядывая свою грязную одежду, истрепавшуюся в тюрьме. – Хотя, боюсь, выбирать теперь не приходится. Как вы сюда попали?

Эльсе обернулась, чтобы убедиться, что за ней никто не идет, и присела на корточки перед пленником.

– Под утро стражники дремлют, – шепотом сообщила она. – Я подгадала время и пришла к вам, преподобный.

– Чем я заслужил ваше внимание, дитя мое?

«Ее ждет долгая и счастливая жизнь, – с почти отеческой нежностью подумал Эйрик, глядя в эти ясные глаза. – Умру я или нет, этот ребенок будет жить, и уже одно это должно служить мне утешением».

– Я знаю, что только благодаря вам я излечилась. Я скажу на суде, что в ту ночь выходила на улицу вовсе не по вашему наущению.

– Вам придется клясться на Библии, дитя.

– Я поклянусь! – горячо заверила она. – Это ведь правда.

– Разве вы что-нибудь помните?

– Я помню, как спустилась в сад… Я должна была встретиться там с одним человеком. Оттого мои башмаки были грязны. Но я знаю, что на встречу так и не явилась, и потому хочу спросить у вас, что произошло? Я хочу вас спасти, преподобный, но так, чтобы не нарушить клятву.

Эйрик вздохнул и решил, что хуже не будет, если девушка узнает о событиях той ночи. Эльсе слушала с молчаливым удивлением, а когда Эйрик закончил, спросила:

– Так значит, из-за меня сбежала та девушка, Стейннун?

– Истинно так.

– А она была виновна?

Снова этот вопрос, который отчего-то так волнует людей…

– Нет, – ответил после паузы Эйрик и улыбнулся Эльсе: – Она была невиновна.

Девушка покинула его палатку так же тихо, как вошла. Интересно, что ей грозит, узнай кто-нибудь, что она навестила заключенного перед судом?

Когда рассвело, пастору принесли плотный завтрак и немного разбавленного пива. Затем его вывели из палатки. Снаружи на Эйрика хлынуло солнце. Земля немного подсохла, но тучи над головой уже вновь набухали влагой. Стояла та редкая и приятная погода, когда вот-вот разразится дождь, но последние теплые лучи еще балуют всех, кто ходит под небом.

«Я вижу мир таким в последний раз», – подумал вдруг Эйрик и впился взглядом в людей, в палатки, в скалы и блики солнца на реке, проглядывающие сквозь плотную завесу тумана. Ему внезапно стало так тоскливо и одновременно хорошо от этого понимания, что он на секунду остановился, ошеломленный собственными эмоциями. Что бы ни случилось, значит, так надо. Если завтра его казнят, он запомнит свою жизнь такой, как сейчас.

Жаль только, что рядом нет жены.

* * *

Оставаться рядом с Эйриком на Полях Тинга было гораздо проще, чем в Бессастадире. Народу вокруг было много, поэтому Дисе и Арни легко удалось затеряться среди толпы. Люди приезжали и уезжали. Неизменными оставались лишь Скала Закона, церковь, здание суда да виселица с плахой.

Ей не составило никакого труда отыскать палатку, куда Эйрика посадили вместе с двумя другими преступниками. Парню потом отрубили голову, и она отлетела аж в ущелье, кувыркаясь в воздухе. Палачу влетел нагоняй, и с тех пор он рубил головы аккуратнее. А старика, что сидел с Эйриком, выдворили из зала суда и велели катиться на все четыре стороны. Так ее муж остался один. Охраняли его хорошо – стражники не смыкали глаз даже ночью. Только один раз надзиратель задремал, перебрав браги со своими товарищами, но только Диса сделала шаг в сторону палатки, как ее опередили. Белый призрак в синем плаще юркнул под полог, оставив после себя аромат роз. Диса выругалась про себя и достала из сапога нож. Арни, заметив ее движение, только головой мотнул: мол, не надо.

Девушка, недавно проклятая Дисой и исцеленная Эйриком, покинула палатку спустя несколько минут. Шума она не производила никакого, но стражник, вероятно, ощутил движение воздуха и проснулся. В соседних палатках тоже завозились люди, и момент был упущен.

Накануне суда Дисе удалось увидеться только с одним близким ей человеком. Младший брат Эйрика Паудль прибыл на альтинг в новеньком плаще и при трости. Сапоги его блестели, намазанные жиром. Он оказался старше, чем она его запомнила. Сольвейг снова была в тягости, а с ее подросшими детьми нянчилась престарелая служанка. В их палатку Дисе удалось проникнуть без всякого труда. Собаки подняли лай, и повезло, что Паудль отлучился по делам: выяснить, в каких условиях содержат его брата, и встретить епископа. Сольвейг, что прилегла вздремнуть, тут же проснулась и, взглянув на Дису, кинулась ей в объятия.

– Я чувствовала, что ты ошиваешься неподалеку. – Сольвейг погладила большой живот.

– Ох, Сольвейг, я так боюсь, – призналась Диса.

Наконец она сказала это. Здесь, в объятиях самой близкой своей подруги, Диса смогла расплакаться. Не было никаких всхлипываний и причитаний, просто в один миг из глаз ее хлынули слезы, а в следующий они уже высохли, оставив после себя дорожки из грязи на щеках. Диса ничего не знала о будущем, не имела понятия, что делать дальше и откуда ждать помощи. На всем белом свете остались лишь она да ее младший брат.

Сольвейг утешила ее. Она всегда это умела. С замужеством дочь Тоуры стала рачительной хозяйкой и набожной матроной.

– Вот уж не думала, что ты так изменишься, – изумилась Диса.

– Паудль скоро войдет в состав лёгретты. – Сольвейг нежно погладила свой живот. – «Добродетельная жена – венец для мужа своего…»

«А позорная, – вспомнила Диса, – как гниль в его костях».

* * *

В здание суда она проникла, почти не прячась. В Тингведлире вообще не нужно было скрываться. Рядом с теми, кто устилает полы коврами, читает при свечах и испражняется в фарфоровые горшки, всегда крутятся те, кто чистит ковры, заменяет огарки и выливает ночные вазы. Они вырастают рядом с господами, как их услужливые тени. Таков уклад жизни, и если первые видимы всегда, то вторые – как захотят. Даже для «своих» было легко оставаться неприметным: у всех свои заботы, не заговоришь – и с тобой не заговорят.

Поэтому Диса просто взяла у служанки пару кувшинов с прохладным пивом и вошла через дверь зала суда, будто так и полагалось. Внутри воздух был спертым и застоявшимся, пахло сыростью и плесенью. Здание давно нуждалось в починке: крыша прохудилась, дыры в окнах местами были заткнуты старой рогожей. Должно быть, перед каждым альтингом люди планировали его подлатать, но все было недосуг. Теперь фугты, пробсты, еще какие-то чинуши да духовники и сам судья сидели за длинным деревянным столом, обмахиваясь полами плащей. Духота и правда стояла страшная, несмотря на раскрытую настежь дверь. Стулья под сидевшими недовольно скрипели.