Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

— Ну что, нахлебники? Ишь, к столу-то кинулись. Ешьте,пейте! Мои дети будут в дворянском заведении учиться! Слыхала ты, колбасанемецкая?

Ноги сами вынесли Дмитрия за угол, на Вознесенский проспект,и уже через несколько минут он стоял перед домом, где остановились мать исестра Раскольникова. Колебания, входить или нет, длились дольше, чем самоедорога, однако в конце концов Разумихин решился. Не просто же он заглянет, безовсякого дела — ему есть, что рассказать, и даже очень есть.

Авдотья Романовна открыла ему сама, и при виде ее Дмитрий,как всегда, стушевался. От встречи к встрече он успевал подзабыть, до чего онакрасива, то есть не то чтобы подзабыть (он очень хорошо это помнил), новсе-таки настоящая Авдотья Романовна каждый раз оказывалась еще лучше.

— Вы? — радостно улыбнулась она. — Заходите.Маменьки только нет, она вышла чаю купить.

— Жалко…

Разумихину, действительно, хотелось рассказать про лужинскуюподлость именно при старушке Раскольниковой, он догадывался, что может найти вней союзницу. Но, с другой стороны, побыть наедине с Дуней (да, да — мысленноон уже называл девушку только так) было нежданным подарком и даже счастьем.

— Или случилось что-нибудь? Что-нибудь с Родей? —изменилась в лице Дуня, заметив, как бычится и пыхтит Разумихин. — Мы сним так скверно давеча расстались…

Она остановилась, не докончив, — так странно глядел нанее Дмитрий.

— Погубите, — быстро сказал тот хриплым голосом ник селу, ни к городу. — Меня-то ладно, невелика птица, не жалко. Себяпогубите. Нельзя вам за такого замуж. Лучше за меня выходите, честное слово…

Выпалил и умолк. Лицо мучительно побагровело.

Авдотья Романовна глядела на него с удивлением — может быть,решила, что ослышалась. Оно бы и неудивительно, поскольку краткая речьРазумихина была маловразумительна и невнятна.

Сообразив это, он принялся рассказывать про лужинскуюгнусность с подсунутым билетом, про трусливое бегство Петра Петровича. Вотличие от предшествующей тирады, сообщение это было толковым и почти точным,лишь о роли Свидригайлова (да и о самом Аркадии Ивановиче) Дмитрий не упомянул,но это, пожалуй, учитывая его чувства, даже и извинительно.

Слушая, Дуня становилась всё бледнее, высокий лоб еепересекла страдальческая морщинка, на глазах заблестели слезинки, но ни одна непролилась.

— Неужто ж за этакого замуж выходить? — закончилРазумихин, не сомневаясь, что после случившегося вопрос этот чисто риторический. —Его прибить надо, как собаку, и я непременно это сделаю.

Он хотел повторить свое предложение сердца и руки, впрочем,сорвавшееся у него в тот раз экспромтом, безо всякого плану, однако теперь нехватило смелости.

Авдотья Романовна долго молчала.

А потом вдруг молвила:

— Так он подлец… Это ужасно. Я подозревала, что ончеловек нетонкий и нечуткий, но полагала, что это из-за практичности натуры. Онказался мне во всяком случае человеком порядочным… Я пропала!

И тут только слезинки сорвались из переполненных влагоюглаз.

— Да отчего же пропали? — ахнул Дмитрий. —Отказать ему, и дело с концом. Вы, может, не желаете лично? И не нужно.Напишите записку, два слова, и я сам доставлю. Бить его не буду, пальцем некоснусь, если прикажете.

— Я честное слово дала, что буду его женой, —твердо ответила Дуня. — И взять слово назад невластна. У меня кроме честиничего нет. Ежели я от честного своего слова отступлюсь, что ж от меняостанется?

Он глядел на нее, как на сумасшедшую.

— Что у вас за порода такая, раскольниковская?! Себяубьет, меня, и все из-за гонора!

— Вы второй раз это говорите — про себя, что я васубью, — всхлипнула Авдотья Романовна, но больше уже не плакала. — Аеще мне послышалось…

— Не послышалось! Не послышалось! — Дмитрийосмелел. — Люблю вас, черт, ужасно люблю! А вы мне сердце разрываете… Даплевать на мое сердце, не в нем дело! Вы о себе подумайте! Как с Лужином подвенцом стоять, как с ним…

Он не мог договорить, из груди его вырвалось рычание.

Передернулась и Дуня.

— Я вот что сделаю, Дмитрий Прокофьевич. Я объяснюсь сним, завтра же. Скажу ему прямо, что не уважаю, что презираю его, что жить стакою женой ему будет немыслимо. И попрошу… потребую, чтоб он освободил меня отслова. Он не сможет отказать. А когда с этим будет покончено, тогда мы договоримпро ваше сердце, ибо мне совсем на него не наплевать.

Сквозь еще не просохшие слезы блеснул отсвет лукавой улыбки,но даже это Разумихина не утешило.

— Ну а ежели он вас не отпустит, тогда что?! И он ни зачто вас не отпустит, ведь он не идиот, а всего лишь подлец! Кто ж в здравом умевас отпустит?

— Значит, воля Божья, — молвила на это АвдотьяРомановна, и ясно было, что тут ее не сдвинешь.

Охваченный отчаяньем, Дмитрий хватил себя кулаком в лоб ичуть не с рыданием бросился вон.

Куда теперь бежать и что делать, он решительно не знал, амежду тем кипучая его натура требовала какого-то немедленного действия.

Разумихин, как пьяный, потоптался на тротуаре, качнулся водну сторону, в другую и вдруг надумал. Сначала быстрым шагом, потом бегомдвинулся по направлению к Офицерской.

— Ну хорошо-с, хорошо-с, — повторил ПорфирийПетрович уже Бог знает в который раз. — Студент наш так или иначепричастен ко всем трем жертвам, это установлено. Однако остается неразрешимымлогический парадокс. Мы с вами оба уверены, что все три убийства совершеныодной рукой, так-с?

— Так, — обреченно кивнул Заметов, ибо уже знал,что последует дальше.

— А между тем на третий случай, с госпожой Зигель, унашего Родиона Романовича неприступнейшее alibi. He подозреваем же мы с вамиАвдотью Раскольникову в пособничестве? Я справки навел, достойнейшего поведениябарышня.

— Не подозреваем, — вздохнул АлександрГригорьевич, вынужденный признать, что его открытие насчет связи Раскольниковас «девушкой» убитой Дарьи Францевны, ради чего он несся на Офицерскую сломяголову, ничем не продвигает расследования.